— Миша, это ты? — услышал я взволнованный голос.
— Полина, — сказал я после паузы. — Видишь, что со мной приключилось, арестовали…
— Я скоро буду…
Войдя, она сразу ринулась к служебному столу, даже не посмотрев в мою сторону. Я наблюдал за ней и не мог поверить, что она пришла за мной, — это была нью-йоркская девушка, которые во множестве бродят по улицам и, пройдя мимо, заставляют тебя обернуться вслед, чтобы признать, что Нью-Йорк все-таки отличный город.
— Где я должна подписать? — деловито спросила она.
— Здесь, мисс, — подставил ей полицейский раскрытую книгу.
Полина стояла, облокотившись на служебный стол, и торопилась покончить со всем этим как можно скорее. А я, что называется, поплыл. На меня накатило расслабление, оно же блаженство, какое бывает, когда понимаешь, что все позади.
— Нам надо еще, чтобы вы поставили подпись, что ручаетесь за пребывание этого молодого человека в нашей стране, мисс, — донесся до меня голос полицейского, который смотрел на Полину масляными глазами.
— И еще вы должны забрать вещи молодого человека, — вежливо обратился к ней полицейский, прекрасно поняв, что дело следует иметь только с ней.
Полина не глядя смахнула мое барахло со стола к себе в сумку и впервые посмотрела на меня. Я встал и потянулся — как всякий, кто знает, что его ждет комфорт и уют квартиры, где можно чувствовать себя дома.
— Это от такой женщины ты собирался уйти? — посмотрел на меня коп, видимо, вспомнив мой рассказ о том, как я здесь оказался. — За такой девушкой я отправился бы пешком в Калифорнию.
Мы вышли на улицу, я вдохнул вечерний воздух, мне хотелось прильнуть к Полининой руке, как я делал с рукой мамы в детстве.
Я въехал к ней через два дня. Мы были уверены, что влюблены. Время проводили прекрасно. Весь день в постели, а ночью выезжали в город. Болтались по самым крутым клубам, часто заходили в ресторан, где сидели с Парти. Брали такси и ехали из клуба в клуб, из бара в бар. Возвращались часов в пять утра.
Она купила мне новую одежду. Она вообще уделяла много внимания одежде.
— Если ты вернешься обратно в Англию, я прилечу к тебе и выйду из самолета, вся бледная, в черных очках и черном длинном плаще, — говорила она и показывала, как будет выглядеть. Вид у нее при этом был траурный, скорбящий, словно она прилетала не на встречу со мной, а на мои похороны. У нее так хорошо и убедительно получалось, что я верил, что то, что у нас с ней, навсегда.
Она нашла мне работу. Сделала это с поразительной легкостью. Где она была в начале моего пребывания в Нью-Йорке? Она просто зашла в галерею в Сохо, поставила меня рядом с собой, сказала, что этому молодому человеку нужна работа, и я ее сразу получил. Платили мне хорошо. Все, что мне надо было делать — это сидеть внутри у входа и выглядеть так же красиво, как все те замечательные и изысканные существа, которые туда заходили.
Часто у нас появлялись такие же невыразимо прекрасные, как Полина, люди. Они пили шампанское, смотрели на нас искусственным взглядом и говорили, как ей повезло со мной и как мне повезло с ней. Малик тоже говорил, что я не представляю, как мне подфартило.
С Маликом я практически перестал общаться. Звонил ему только для того, чтобы узнать свой же новый телефон, который никак не мог запомнить, чем вызывал его нешуточное раздражение. Он периодически требовал, чтоб я приехал и забрал свое шмотье, потому что оно заполонило его квартиру, но я никак не мог собраться.
— Неплохую расплату ты себе придумал за свои брайтонские провинности, — ехидничал он, когда я звонил ему. — Как ты там говорил: «потом и кровью искупать свои грехи»?
Иногда на Полину находило настроение, когда она пыталась меня просветить. Она сидела напротив меня, прижав мои руки к своей груди, и проникновенным голосом произносила непонятные мне слова. Из них я запомнил «эзотерика» и «эмпиризм». Она дала мне книжку с названием «Демон и лабиринт». Там было написано, что «тело движется в лабиринте, в пространстве, расчерченном маршрутами…».
— Ладно, — не выдержала она однажды, тряхнув со скорбным видом головой, — познакомлю тебя с людьми, для которых все, о чем я говорю, интересно и имеет настоящую ценность. — В этих словах прозвучали упрек и вопрос к себе самой — почему она со мной. Я и сам никак не мог взять в толк, почему она со мной.