Джейкоб свернулся калачиком в углу длинного кожаного дивана, подтянув под себя худые ноги.
- Думаю, да, - пробормотал он.
- Ты так думаешь? Разве тебе не нравится здесь? Это в сто раз лучше, чем наш старый дом. Теперь у тебя есть большой сад, в котором можно играть.
- Я скучаю по старому дому. Наш дом был дружелюбнее.
От слов сына волосы на затылке у него встали дыбом.
- Что ты имеешь в виду, малыш? - спросил он нарочито непринужденным тоном.
- Этот дом сердится.
В голове Йена внезапно возник образ его ухмыляющегося отражения, и он тут же отогнал его.
- Не будь глупцом, Джейкоб. У домов нет чувств, это просто дома.
- Не этот, - прошептал мальчик, его темные глаза округлились. - Мне здесь не нравится, папа.
Йен подвинулся к сыну и крепко обнял его.
- В этом доме нет ничего плохого. Но это большая перемена для всех нас, и к ней нужно будет привыкнуть. Переезд - это, наверное, одна из самых стрессовых вещей во всем мире.
- Тогда зачем мы это сделали? Мне нравился старый дом.
Йен не мог не рассмеяться над детской логикой.
- Хороший вопрос, малыш. Потому что этот дом больше и лучше. Ты привыкнешь к нему быстрее, чем думаешь, обещаю.
- Надеюсь, папа.
Маленькие ручки Джейкоба крепче обхватили его, и в его горле застрял комок.
Папа тоже на это надеется, малыш.
Через несколько часов и две бутылки красного вина, львиную долю которых выпил Йен, они перешли в свою новую спальню. Холли сидела полностью одетая на краю застеленной кровати, снимая макияж влажной салфеткой.
- Как рука? - спросила она.
- Нормально. - Йен поднял глаза от коробки с вещами, в которой рылся; он был уверен, что в этой коробке находится содержимое его ящика с нижним бельем.
- Я только что внимательно осмотрела перила в коридоре, подумала, что обвяжу их полотенцем или чем-то еще, где они острые, чтобы Джейкоб не смог о них пораниться. Но, по-моему, они гладкие, как стекло.
Он снова поднял глаза от коробки и посмотрел на нее с легким раздражением.
- На перилах занозы. Я порезался о них.
- Нет, это не так.
Ей что, обязательно спорить сейчас?
- Я порезался об эти чертовы перила. Пойдем, я тебе покажу.
Он вышел в коридор, и Холли последовала за ним, театрально вздыхая.
- Правда, Йен, я не вижу в этом необходимости.
Он остановился посреди коридора, как раз там, где порезался. С замершим сердцем он провел пальцами по деревянным перилам; Холли была права, они были гладкими, как стекло.
- Я не понимаю...
- Видишь? Я же тебе говорила.
Его внезапно затошнило, но он поборол рвотные позывы. Ему не хотелось продолжать этот разговор. Просто хотелось лечь в постель, забраться под одеяло и забыть обо всем.
- Давай ложиться спать, - сказал Йен и повернулся, чтобы уйти.
Вернувшись в спальню, он со стоном упал лицом вниз на кровать. Голова раскалывалась, а когда Холли начинала с ним спорить, это сильно действовало ему на нервы. Все, чего он хотел - это спать.
- Не переживай, Йен. Может быть, что-то было на перилах. Может, что-то острое выпало из ящиков при переезде, или гвоздь, или что-то выпало из шкафа, когда грузчики тащили сюда мебель. Они были не самыми аккуратными.
Йен признал, что она права, и перекатился на бок, опираясь на локоть.
- Прости меня. Я просто разбит, и у меня голова раскалывается.
Она улыбнулась ему, и он посчитал, что это было искренне, поэтому сделал ответный жест. Очевидно, она уже забыла об инциденте с перилами и перешла к теме Джейкоба, роясь в коробках в поисках бог знает чего.
- Джейкоб выглядел обеспокоенным, когда я укладывала его спать. Но он скоро ко всему привыкнет, я уверена. Я просто надеюсь, что он это произойдет побыстрее.
Йен задумчиво смотрел на нее. Он любил ее за то, что она так сильно любила его, за ее легкий подход к жизни, за ее непоколебимый прагматизм, который, по его мнению, был идеальной опорой для его творчества. Но иногда она казалась немного холодной. Он полагал, что на некоторые черты характера наложила отпечаток ее профессия учителя математики, например, полное отсутствие воображения и резкость, граничащая с грубостью.
Перестань придираться ней. Если бы не она, ты бы, наверное, до сих пор преподавал искусство в той же паршивой средней школе.
Он содрогнулся при одном только воспоминании о преподавании. Не было никаких сомнений - он ненавидел свою бывшую работу всей душой. С детьми он контактировал нормально, но политика в коллективе повергла его в уныние. Ему не хватало жесткости, необходимой для выживания в этой своре, а из-за своего покладистого характера он быстро стал козлом отпущения в коллективе. Не говоря уже обо всей этой бюрократической чепухе, которая шла рука об руку с преподаванием. Холли помогла ему продвинуть свое искусство, и теперь благодаря ей его картины продавались по ценам с пятизначными цифрами.