— А вы? — Взгляд ее глубоко посаженных черных глаз устремился на гостя. — Куда вы уводите моего мужа? Оставьте его мне, оставьте!
— О господи, Натанинька, душенька, — Кондратий неловко, он был в тяжелой шубе, обнял ее, — что ж ты вздумала такое? Мы с Николаем Александровичем должны уйти по делам компании, а к чаю вернемся, правда Николай?
Бестужев промычал что–то неразборчивое.
— Вы лжете мне, лжете! — кричала Наташа, водя безумными глазами по их потерянным лицам. — Коня! Я вижу, что это ложь! Николай Александрович, оставьте мне его, не уводите, он погибнет! — она начала громко рыдать.
— Настя! Настинька! — вдруг выкрикнула она. — Беги сюда скорее, проси отца за меня и за себя!
Маленькая девочка в белом коротком платье, из–под которого выглядывали кружевные панталончики, быстро, как мяч, бросилась в ноги Рылееву и закричала таким тонким голосом, что зазвенело в ушах.
— Папенька, не уходите, папенька, не уходите, — закатывалась Настя, вцепившись в его шубу. Кондратий Федорович наклонился к ней, отпустил Наташу, но в этот момент она закрыла глаза и начала съезжать на пол вдоль двери. Настя с воплем отшатнулась, подбежала перепуганная няня и подхватила девочку на руки. Кондратий поднял Наташу с пола, посадил ее на кожаный диван у дверей и выбежал, не оглядываясь. За ним, тяжело всхлипывая, шел Бестужев.
МИХАИЛ ПАВЛОВИЧ РОМАНОВ, 9 ЧАСОВ УТРА
Слава богу, узнав о приезде Михаила Павловича в Петербург кто–то догадался прислать ему в Зимний дворец легкие сани! Если бы пришлось еще раз сесть в дорожную карету, Мишеля бы просто стошнило. А ехать надо было: когда они беседовали с братом, прискакал вестовой — по случаю какого–то беспорядка в казармах конной артиллерии. Шефом артиллерии был Мишель, он был в соответствующем мундире, стало быть, разбираться следовало ему. Судя по всему, был сущий вздор: солдаты кричали, что Михаил с Константином арестованы и требовали или Константина или его — подтвердить обратное. Когда Мишель выходил из дворца, он столкнулся с графом Милорадовичем. Хозяин Петербурга в это утро был настоящим щеголем — напомажен, разодет в пух и прах и смотрел чертом. Ордена не помещались на его мундире, все это бренчало, сверкало и переливалось при ходьбе. На боку у него болталась золотая наградная шпажонка.
«В столице полный порядок, присяга идет отлично, сказывают, не пробиться к церквам», — сообщил Милорадович. К артиллеристам пойти показаться, а потом скоренько назад, на молебен. Мария Федоровна как раз проследовала одеваться. Мишель сел в сани в состоянии какой–то тупости и отправился в артиллерийские казармы к Таврическому дворцу. На улицах уже было полно народу, и почему–то это ободрило Мишеля. «Надо было поесть, — догадался он, — а то так можно и с копыт долой, шутка ли — со вчерашнего ни маковой росинки! Сейчас на минутку к артиллеристам, а там обратно в Зимний, отстоять молебен, обед, горячая ванна — и спать. Какое счастье — спать. И пусть себе бедный Ника царствует на здоровье!» Сани значительно лучше коляски, правда временами с оглушительным визгом полозьев, преодолевали зимнюю городскую грязь и уже поравнялись с оградой Летнего сада. Навстречу двигались разноцветные штандарты кавалергардов — верный признак того, что присяга там уже закончилась. Миновали казармы 2‑го баталиона Преображенского полка — и там было спокойно.
Однако Мишель еще только въехал на припорошенный снегом двор конной артиллерии, как стало видно, что что–то не так. Часового в будке на воротах не было, из казармы раздавались возбужденные голоса, а навстречу Мишелю уже бежал через двор — без шляпы — генерал–майор Сухозанет. На молодом красивом лице белорусского шляхтича была растерянность, он был всклокочен и красен. Как выяснилось, когда началась церемония присяги, какие–то молодые офицеры принялись кричать, что Николай хочет узурпировать власть, и стали требовать Михаила для объяснений. Солдаты также стали кричать, сорвали церемонию, причем многие из них — десятка два — ушли со двора казармы в неизвестном направлении. Сухозанет не смог их остановить, но при этом он успел арестовать наиболее крикливых офицеров. Голос боевого генерала дрожал: видимо, он был потрясен самой мыслью о том, что его могли ослушаться.
— Не беспокойтесь, Иван Онуфриевич, голубчик, — Мишель был коротко знаком с генералом. — Кричат и кричат, предоставьте это мне, — с этими словами, с высоко поднятой головой Мишель величественно вышел из саней. Ему очень хотелось показать взволнованному Сухозанету, что такое Великий князь и шеф всей российской артиллерии и как он сыздетства умеет разговаривать с русским солдатом… За ним, подобрав плащ и шпагу, выскочил на мокрый снег адъютант Вешняков. Солдаты толпились во дворе за бараком и оживленно спорили. Мишель не торопился, он дал заметить себя издали (люди заметались, становясь в строй), и когда он подошел, артиллеристы кое–как привели себя в порядок.