Слезы лезли в рот. Обида давила. Но уже подумалось: ну что я распсиховался? Или иного результата ожидал от своих откровений? Понимал: не всем дано пережить шок от осмысления моего рассказа. Их же не только знать отучили, но верить! Если подумать — события, о которых я им рассказал, они чудовищны! И уж неподготовленных к ним людей вполне могут с ума свести! Опять же, кроме как от меня, им не от кого узнать правду.
Я просчитал до ста, успокоился. Встал с нар. Подошел к Павлу Ивановичу. Сел рядом. За несколько утренних часов он изменился неузнаваемо. И без того серое лицо его будто серой плесенью покрылось. Нос заострился. Потухли глаза. Ничего не было в них от мысли. Злоба одна. И смотрела она в меня… Я хотел рассказать ему о моих маме и отце. Они, «шпионы», загорают на Колыме вот уже одиннадцать лет. Ничего, кроме добра, не несли людям. А эти, что быстренько сварганили договор и развязали войну, нагромоздив уже горы трупов, — эти чисты… Не шпионы они. И не они предали народы свои… Как же так получается, хотел я спросить Павла Ивановича, большого командира.
Он вопроса моего не дождался. Сказал:
— Падло! Ты в душу плюнул всем, сука позорная! Тебя – задавить!
И стал медленно, тяжело подниматься с нар…
Меня оттянули от него за рубаху. Кто–то из военных, укладывая его, бросил в мою сторону:
— Впрямь — задавить гада… Провокатора…
…Не объяснить, никогда не объяснить того, что было со мной тогда.
— Люди! — это позвал человек, который в первые мои минуты в камере «защитил» меня от натиска жаждавшего новостей
Никулина, — Всеволод Леонидович Стеженский. — Люди! Да послушайте вы! Мальчишка правду говорит. Я верю ему… И отойдите от Павла Ивановича. Человеку нечем дышать. Не по–нимаете?
Возбужденные камерники расползлись. Павел Иванович навзничь лежал на своем матраце.
— Вы к нему больше не подходите, — обернулся Стеженский ко мне. — И помолчите. Перекормили нас новостями…
Но не все так эмоционально и агрессивно восприняли мой рассказ. Большинство отнеслось к нему, по–видимому, серьезно. Сработала «военная» тема. Она тотчас же завела аналитический аппарат профессионалов, годы пребывавший в прострации. Когда я пришел в себя и снова успокоился, я обратил внимание на то, как большая группа военных, разместившись на «немецкой стороне», вовсю осмысливала ставший им известным ход событий «на 28 августа». Она даже почти закончила попытку рассчитать время возможного начала… операций против нас — начала войны с нами. И время это приходилось, как они установили, на вторую половину июня этого года! Все, что я им рассказал, не оставило у них ни малейшего сомнения в том, что германские вооруженные силы обязательно будут направлены против СССР. И нападут они именно в вычисленное время. Кто–то пояснил: сам факт скоропалительного подписания высокими договаривавшимися между собой сторонами такого договора в августе 1939 года указывает на полную готовность одной стороны напасть на другую, а той — нанести упреждающий удар.
Но почему? Из отдельных фраз и обрывков реплик я понял, что, во–первых, Генштаб Вермахта принципиально не мог санкционировать даже временную оккупацию Балтии Советским Союзом. По–видимому, сам фюрер своей волей и авторитетом кинул нам эту кость как приманку и, одновременно, как капкан для наших войск на будущую германскую акцию в тех же балтийских государствах. Во–вторых, ни Генштаб, ни теперь уже сам Гитлер не спустят нам Финской войны. Санкцию на которую они тоже нам не дали. Не могли дать. Тем более, они ни в коем случае не преминут воспользоваться ее результатами, да еще в момент, «когда Генштаб Вермахта, наверняка, на ходу просчитывает даже самые мельчайшие шансы… в стремительно развиваемых им событиях…». Что Вермахт воспользуется результатами деятельности Карла Густава, даже я не сомневался…
Перипетии Финской войны 1939 – 1940 годов особенно интересовали и даже беспокоили моих военных слушателей.
«…Надо понять возникшие у немецкого командования заботы: союзник несколько вольно ведет себя в не своей епархии. Даже если в какой–то части эта свобода обусловлена договоренностью. Но при этом, вольность, мягко говоря, не профессиональна. Даже оглушительна… И этим еще раз раскрывает несоответствие требованиям участника тандема. И вызывает соблазн ускорения превентивных мероприятий. Упустить такой шанс – себя не уважать!»