— Леванид! Захлопни пасть!
…«Леванид» среагировал мгновенно. И я, как сквозь сон, подумал: вот так же он исполнял команды Уса — мгновенно! И не его вина, что Клингер оставался живым до января 1941–го. У «Леванида» были иные задачи. И только потому, что они точно и во время решались, Скоблинский пережил тридцатые и сороковые годы. Пережил «период после кончины Иосифа Виссарионовича», и дожил до времени, когда мы могли часами спокойно беседовать с ним — «ветераном войны и труда» моего института. Рядом с которым он, оказывается, жил в доме режиссеров Мосфильма, по Дмитровскому шоссе, 5.
С Гитлером последний раз «виделся» он в канун 1938 года.
Хотя для контактов с ним у Скоблинского были достойные «фигуранты» — положение секретаря партъячейки советского банка в Париже обязывало. С теми, чей «прогресс» конструировался между Новой площадью и Лубянкой, и кого он «кулем скупал», Леонид Александрович тем более не контактировал, только чеки подписывал, «отоваривая» мировую совесть… А встречи Сталин — Гитлер? Они состоялись в 1929, 1930, 1931, 1932, 1937 и 1939 годах…
Глава 152.
Дебаты по вопросам стратегии продолжались. Теперь уже по «ходу военных действий на европейском театре». Война после 22 июня уже просчитана. Доведена до лета 1942 года. «Во–енно–политический совет» вышел на проблему союзников. Здесь тоже все было «просто»: союзники «де юре» были уже «де фак–то» преданы, проданы или подарены Гитлеру. Прогнозы поражали неоспоримостью и почти гениальной простотой. А меня возвращали к пугающей мысли: не ошибся ли я, рассказывая им о событиях, которые генерировали разворачивавшееся вширь и вглубь действо камеры? Ведь вся эта «стратегическая» возня – она плод, прежде всего, моих россказней! Так было ли все то, о чем я им натрепал?.. Или? Нет, было все! Корпусной подтвердил, что было! — говорю я себе бессчетно раз. Было! Я даже сообразил, что свидетельство корпусного спасло меня от элементарного сумасшествия… Сколько же еще соображать–то?!..
Из–за изматывавших меня по этому поводу тревог мне начали сниться кошмары! Сны были одинаковы: камера узнавала, что ни одно из событий, которые я ей перечислил, на самом деле не произошло… Из–за чего энергия на их осмысление, мучительно, по каплям собираемая из пустой баланды, оказывалась растраченной напрасно, а усилия постоянно угнетаемой мыслительной работы — преступно исчерпанными… И тогда камера набрасывается на меня! Рвет в клочки… Пожирает их… И ими же набивает мой разорванный рот…
Я вырывался из снов, уверенный, что, действительно, из происшедшего ТОГДА на самом деле ничего не произошло…
Как в первые ночи на Лубянке, когда начинал верить в то, что до НЕЕ у меня ничего не было…
А дебаты, между тем, шли. Рассматривалась возможность союзничества с Великобританией. Тут я вспомнил про поражение англичан под Дюнкерком… Это вызывало сложную реакцию: осуждение британцев за бегство и оставление дружественной Франции один на один с наступающими немцами, и, одновременно, надежду, что прибрежное поражение заставит англичан пойти нам навстречу. Обсуждалось также обретение союзника в лице Соединенных Штатов Америки. Кто–то из во–енных, кажется Никулин, вспомнил известный разговор в марте
1916 года в купе начальника штаба русской армии генерала Алексеева. Речь шла о возможной помощи союзников. Больного Алексеева спросили: допускает ли он благополучный выход России из злосчастной войны, при поддержке союзников, с пользой, конечно, для них самих? Алексеев ответил: союзникам надо спасать самих себя. Потому верить им невозможно. Ни Англии, ни Италии, ни Франции. Пожалуй, можно надеяться только на Америку — на САСШ. И только потому, что ей до нас нет никакого дела…
— Не скажите! Теперь–то Америке до нас дело есть: подгадили мы им порядком — и с договорчиком, и с авантюрами в Польше, в Балтии, в Финляндии. Засветились мы…
— Все сложнее, — медленно оглядывая аудиторию и сложив пальцы рук, заговорил прислушивавшийся к разговорам эрудитов швед Магнус Стерх.
Шведов в камере было трое: Йорик Эриксон, Густав Энгельбрехт и Стерх.
— Потенциальные союзники России и Германии безусловно просчитали уже и определили свои политические позиции в этой войне. Не следует заблуждаться, господа: две известные державы, которые безусловно столкнутся в самое ближайшее время, говоря очень осторожно, симпатиями демократических обществ не пользуются. Правительства этих держав пролили достаточно крови, чтобы рассматривать любые отношения с ними только в человеческом, гуманном плане. Потому оценочные категории при решении проблем помощи, участия, тем более союзничества будут специфичны. Цель помощи: безусловно измотать стороны максимально возможными их потерями, по–зволить взять верх стороне, создавшей беспрецедентную по масштабам и эффективности систему уничтожения собственного населения, — успешно истребляющей самое себя. Поэтому абсолютно не способную истребить других. Да, господа, любая ее попытка начать истребление за пределами собственной территории должна начаться с истребления народов у себя. Так – без конца. Еще одна цель помощи: заставить предназначенную в победители страну форсировать свои действия за счет максимального использования ее живой силы, иньецируя в нее для этого второстепенные военные технологии, а на начальном этапе — и новую технику в количествах, балансирующих усилия противников. Массированными бомбардировками несложно лишить одну из сторон возможности использования ресурсов оккупированных стран. По–видимому, вашему режиму удастся задействовать и часть международного «еврейского потенциала». Нацистская верхушка Германии не ошиблась в тактике: народ мобилизовался ею под антисемитские лозунги. Но она априорно проиграет в стратегии: юдофобство, сдобренное нацизмом, — мотив для осуждения немцев… Общая проблема: поддерживать вашу систему в неспособности истреблять других значительно упрощается тем, что ваши правители по природе своей с самого начала не будут учитывать потерь собственного народа, когда под угрозой не столько сама гипотетическая идея, а элементарное личное их благополучие, а то и жизнь. Подобное можно ждать и в Германии. Но лишь на стадии агонии. Свой народ там берегут…