— Мне нравится.
Михаил всегда задавался вопросом: а кому же первому пришла в голову идея такого рисунка. Ребенок это был или взрослый? Или, быть может, пещерный житель, старавшийся изобразить на камнях себе подобных. Кто знает?
Выйдя во двор, они направились к машине, которую Берестов припарковал у калитки.
— А ты в курсе, что дедушка был здесь сегодня? — осведомился Петя.
Берестов остановился как вкопанный.
— Ве… дедушка? Постой-ка, — Михаил присел и посмотрел своему сыну прямо в глаза, — а что он тут делал?
— Он немного поиграл со мной, а потом пошел спорить с воспитательницей.
— С Ириной Владимировной? Зачем?
— Он вступился за меня, — уверенно сказал Петя, — чтобы она меня больше не наказывала.
— Она тебя наказала? За что?
— Я… да так, ничего особенного, — Петя отвернулся, — дедушка был на моей стороне.
Михаил развернул его к себе.
— Может, ты все же скажешь, о чем идет речь?
— Ну ладно, хорошо. Я хотел научить своих друзей играть в карты.
— Господи, Боже мой! Ты умеешь играть в карты? Откуда ты их взял? Стащил из дома?
— Нет, их кое-кто еще принес. Но это бесполезно, они ничего не поняли из того, что я им объяснил. Не доросли еще.
— А ты, значит, дорос? И дедушка пришел и вступился за тебя? Не болтай чепухи, не мог он этого сделать.
— Почему?
— Хотя бы потому, что он карты терпеть не может! Да и он на работе сейчас, а сюда в жизни не придет.
— Нет, сегодня дедушка был здесь, — Петя упрямо поддал камешек, лежавший на дороге, — а потом, когда они поругались, так получилось, что он умер.
— Как ты сказал?!
— Да-да. Но я даже не могу понять, кто его убил. То ли наша повариха, то ли это воспитательница подстроила. Повариха готовила обед и собиралась уже жарить курицу в духовке, но никак не могла ее туда запихнуть — она по какой-то причине все время увеличивалась. Но в конце концов ей на помощь пришла воспитательница, и они общими усилиями это сделали и захлопнули дверцу. А потом, когда повариха поглядела туда снова, то страшно закричала — в духовке жарился мой дедушка, — Петя проговаривал эти слова с каким-то недоверием, словно не зная, как к этому относиться, — а я-то думал, что он к тому времени уже ушел.
— Да не болтай ты чепухи! — Берестов выпрямился в полный рост, — если ты будешь сочинять, я тебя накажу.
— Я и не болтаю. Жалко дедушку. Он столько всего хорошего мне сделал и сегодня старался помочь.
Михаил открыл для сына заднюю дверцу, а сам сел за руль и тронулся с места. Снова в его голове стала навязчиво закручиваться мысль, только теперь она была одним единственным словом: «Великовский… Великовский… Великовский… Великовский…»
— Сын, скажи мне такую вещь… почему ты считаешь, что дедушка всегда и во всем защищает тебя?.. Ты настолько в этом уверен, что даже сочинил эту историю.
— Я не сочинил!
— Хорошо, пусть так… — Берестов знал, что если сейчас не согласится, Петя так ничего ему и не ответит, — и все же, почему ты воспринимаешь его как защитника?
— Не знаю… — в голосе Пети послышались нотки удивления, — а почему бы и нет?
«Все верно, почему бы и нет…» — Берестов проглотил слюну, которая после этого загустела в его гортани и, превратившись в стекловату, безбожно жалила ее; снова он почувствовал, как на него накатывают волны апатии, медленно сминавшие его в своих лапах, точно мягкую игрушку.
Понимая, что не может более следить за дорогой, он свернул в переулок, остановил машину и простоял так минут пятнадцать, уткнувшись лбом в руль и не обращая на Петю никакого внимания, который все это время настороженно косился на отца.
Берестов немного опоздал и, когда Застольный впустил его в прихожую, понял, что все общество уже собралось в Большой комнате.
— Извини, что заставил ждать.
— Ничего страшного, расскажи лучше о том, что там у тебя случилось на работе. И о Великовском заодно.
— О ком? Постой-ка, если ты имеешь в виду мое увольнение, то не факт, что… — хотел было запротестовать Берестов, но Петр Николаевич оборвал его:
— Брось, все теперь думают, что он приложил к этому руку, ибо ты выступал против его политики.
— Кто это — все? Человек пять-шесть?
— А этого недостаточно? — осведомился Застольный, — только не надо говорить мне, что ты все равно собирался уходить и теперь это не имеет значения. Имеет, еще как имеет, если не для тебя, то уж точно для других, ведь твой тесть совершил еще один ловкий ход, дабы упрочить свою власть.