— Как поживаете? — спросил у матери папаша Барт, пожимая ей руку.
— Хорошо, хорошо, — сказала мать, не желая распространяться на эту тему.
— Ну и шикарные же у вас клиенты, черт побери, — сказал Жозеф. — Такой лимузин…
— Это парень с северных каучуковых плантаций. Они там живут получше, чем мы.
— Ну, вам-то жаловаться не на что, — сказала мать. — Три парохода в неделю — это недурно. Да еще перно…
— Зато большой риск, они теперь раз в неделю ко мне заявляются. Очень большой риск, каждую неделю нервы мотают.
— Покажите нам этого северного плантатора, — попросила мать.
— Вон он, в углу, рядом с Агости. Только что из Парижа.
Они уже увидели его. Он сидел за столиком один. Это был молодой человек лет двадцати пяти, в легком тюсоровом костюме. На столе лежала такая же шляпа. Он отхлебнул перно, и они заметили у него на пальце великолепный брильянт, на который мать уставилась в полном изумлении.
— Потрясная у него тачка, застрелиться можно, — сказал Жозеф и добавил: — А в остальном натуральная обезьяна.
Брильянт был огромный, тюсоровый костюм — великолепного покроя. У Жозефа никогда в жизни не было тюсорового костюма. Шляпа как из кинофильма: такую шляпу герой небрежно надевает на голову, прежде чем сесть в автомобиль и отправиться в Лоншан[2], чтобы спустить там половину своего состояния от тоски по любимой женщине. Но собой он и впрямь хорош не был. Узкие плечи, короткие руки, рост явно ниже среднего. Маленькие кисти рук были ухоженные, тонкие, довольно красивые. А брильянт придавал им какую-то царственность с некоторыми признаками вырождения. Он был плантатор, молодой и одинокий. Он смотрел на Сюзанну. Мать увидела, что он смотрит на нее. Она взглянула на дочь. При электрическом свете веснушки ее были не так заметны, как днем на солнце. Она была бесспорно красива, с блестящими высокомерными глазами, молода, почти подросток, но не застенчива.
— Что у тебя за похоронный вид? — спросила мать. — Неужели ты не можешь хоть раз в жизни быть приветливой?
Сюзанна улыбнулась плантатору. Отыграли две длинные пластинки — фокстрот и танго. Когда поставили третью, опять фокстрот, плантатор поднялся, чтобы пригласить Сюзанну. Стоя он выглядел совсем нескладным. Пока он шел к Сюзанне, все смотрели на его брильянт: папаша Барт, Агости, мать, Сюзанна. Пассажиры не смотрели, они видали и получше, не смотрел и Жозеф, потому что Жозеф смотрел только на автомобили. Но все обитатели равнины смотрели. Надо сказать, что этот брильянт, о котором его простоватый владелец и не думал, один стоил примерно столько же, сколько все концессии равнины вместе взятые.
— Вы позволите, мадам? — спросил плантатор, поклонившись сначала матери.
Мать сказала: «Ну, конечно, пожалуйста», — и покраснела. На площадке офицеры уже танцевали с пассажирками. Младший Агости танцевал с женой таможенника.
Северный плантатор танцевал неплохо. Он танцевал медленно, подчеркнуто правильно, желая, вероятно, продемонстрировать Сюзанне все, на что он способен.
— Мне бы хотелось познакомиться с вашей матушкой. Это возможно?
— Конечно, — ответила Сюзанна.
— Вы живете в этих краях?
— Да, мы местные. Это ваша машина внизу?
— Можете представить меня как мсье Чжо?
— Откуда она? Она просто бесподобна!
— Вы очень любите машины? — с улыбкой спросил мсье Чжо.
Голос его был не похож на голос плантатора или охотника. Он был какой-то нездешний — мягкий и изысканный.
— Очень, — сказала Сюзанна. — Здесь машин нет, вернее есть — только открытые.
— Такой красивой девушке, как вы, должно быть скучно на равнине… — тихо сказал мсье Чжо почти на ухо Сюзанне.
Однажды вечером, месяца два назад, младший Агости утащил ее из буфета, когда там играли «Рамону», и в порту сказал ей, что она красивая, а потом поцеловал. В другой раз, через месяц, офицер с парохода предложил показать ей судно, и, как только они поднялись на борт, затащил ее в каюту первого класса и сказал, что она красивая, а потом поцеловал. Она позволила ему только это. Теперь ей в третий раз говорили, что она красивая.