Всех их объединяла, оказывается, самая обычная серость, поверхностность, отсутствие каких-либо серьезных мыслей и намерений. Мода менялась чуть ли не каждый год, на смену узким брюкам приходили широкие, вместо остроносых ботинок стали носить ботинки с тупыми носами, после пестрых галстуков завязывали строгие, однотонные, замыкался один круг, начинался другой, все оказывалось известным, старым, неинтересным, то же, что виделось в заветных юношеских мечтах, что-то значительное и красивое, что хотелось отыскать в жизни, становилось все более далеким и словно бы неправдоподобным, ненастоящим. И оставалось ощущение обиды и обмана…
Нет, если подумать, самый незаметный в школе, тихий и послушный Сашка Вайкуль, этот вечный зубрилка, с отличием кончает университет, решает какую-то головоломную задачу, за что ему тут же присваивают звание кандидата наук, да еще говорят, что он — будущее научное светило. А тот же Казик Войтовский, парень-огонь, шутник и гитарист, с горем пополам добивает техникум и превращается в самого обыкновенного куркуля с животиком под модной финской рубашкой, с толстым обручальным кольцом на правой руке, с холодными, как у волка, глазами. Смотрит, и так и кажется: приценивается, прикидывает, сколько можно с тебя содрать. Любит повторять услышанную где-то фразу: «С милым рай и в шалаше, только чтоб был с телевизором», — намекает на свою халтурную работу в телеателье. Притом еще и подмигивает, сыто, коротко хихикает.
Вот так и каждый из их прежней компании. Спросишь про жизнь — один скажет на сто двадцать, другой на сто сорок или сколько-то еще рублей, на том разговор и кончается. Разве только кто-нибудь пощупает полу пиджака Сергея, поинтересуется, где достал, а потом многозначительно вытянет шею: ну да, у тебя же мать…
Мать… Ну что она, мать? Она хотела ему добра. Может, не умела по-настоящему с ним справиться и все же по-своему поддерживала, прощала, помогала. Был конкурс в институт народного хозяйства, она бегала, искала знакомых, ждала у подъезда после экзаменов — и его приняли в числе пяти процентов. Продержался целых два курса, однако будущая профессия товароведа так и не смогла высечь в его разборчивой душе огонь, заинтересованности. Сергей выбрал ветеринарный. Название института было чем-то наподобие модерновой, диковинной рубашки…
После ветеринарного его понесло как по колдобинам: был и автослесарем, и конюхом — взяли как бывшего студента ветеринарного института, — работал в нескольких конторах, названия которых давно уже успел забыть, три месяца учился на философском отделении, и вот наконец мать нашла для него курсы математиков-программистов…
Если говорить честно, направляясь сюда, куда его приняли опять-таки, благодаря какому-то знакомству матери, он и не думал выкидывать каких либо фокусов. Завелся же от равнодушно-деловых вопросов начальницы: «Где учились? Где работали?» Сама, наверно, еще вчера сидела за партой, а уже успела усвоить привычки, даже интонации замшелого бюрократа. А уж их — ого! — Сергей насмотрелся — перебиравших разные там справки и бумажки, касающиеся его прошлого. Каждый такой начальник подписывал приказ о зачислении с видом, который лучше, всяких слов говорил: по закону, мол, я могу с треском вытурить тебя из этого кабинета, но, думаю, ты и сам у меня не задержишься.
Сергей и не задерживался, иначе он просто проявлял бы непочтительность к такому начальнику: нельзя же, чтоб он ошибался, такой мудрый и предусмотрительный.
Что-то похожее заметил Сергей и в поведении этой женщины-начальницы — тогда у него и родилось желание поиздеваться над ее самоуверенностью. И все же не стоило, наверно, этого делать. Теперь он немного жалел, что поддался искушению, первому впечатлению. И это сожаление слегка портило ему настроение.
За гранитным парапетом под лучами желтоватого вечернего солнца блестела, качалась под холодноватым ветром река, небольшие волны сверкали на солнце, будто чешуя на рыбине. По асфальтированной дорожке ветер вяло гнал кленовые листья, они тихо шелестели, заглушали шаги. Солнце горело в окнах дома возле телестудии, сверкнуло на стекле «Волги», проехавшей немного выше, по улице.
Глухо шумел город, где-то далеко слышался тяжелый ритмичный грохот — как видно, ухал многотонный молот на станкостроительном заводе. По мосту через реку стремительно пробегали машины, в их потоке отличались большие синие троллейбусы, окна которых тоже отсвечивали солнцем.