Он сел на диван и взял в руки фотокарточку. Посмотрел, склонив набок голову, и, не выпуская из рук портрета, продолжал:
— Конечно, она об этом и не догадывалась, ну, может, только чувствовала что-то по взглядам, какие бросал на нее. Женщины, знаешь ли, очень остро подмечают эти несмелые взгляды… И у нас, по-видимому, возникло что-то вроде сообщничества…
— Ну, и как прошел концерт? — напомнил я, потому что раздумья снова овладели им, и он опять умолк.
— Ну да, концерт, — опомнился мой друг и положил рядом с собой на диван портрет. — Концерт был чудесный, и вечер тоже прошел чудесно — танцы, веселье. Но больше всего меня поразил ее голос. Знаешь, такое глубокое, сильное меццо-сопрано… Голос ее развился, сформировался и очаровывал своей природной красотой. Но, боже, сколько неуклюжести, сколько стихийной несобранности было в нем! В тот же вечер мы договорились, что она будет приходить ко мне в консерваторию и я буду заниматься с нею. Я решил показать ее лучшим нашим преподавателям, попросить их помощи и таким образом сделать все, чтоб она оказалась на профессиональной сцене. Я хорошо помню, какими рассуждениями руководствовался тогда. Это скорее всего было чувство благодарности людям, которые мне самому открыли путь к музыке, — Вере Максимовне, ее сестре, многочисленным моим педагогам. Они помогли мне, думал я, а теперь я помогу этой девушке.
Скоро выяснилось, что она кончила только девять классов, и я уговорил ее пойти учиться в вечернюю школу. Все клонилось к одному: она должна поступить в консерваторию, тем более что педагоги, которые начали с ней заниматься, заявили: эта девушка просто обязана учиться дальше.
Ну, думаю, ты и сам догадался, что через какое-то время я до беспамятства влюбился в нее. Однако не разрешал себе никаких сантиментов, твердо выполняя роль сурового педагога, обязанного вместе со своей ученицей дойти через все трудности к заветной цели. А трудностей хватало, хоть она и была способной ученицей. Самой острой проблемой стала проблема времени. И для нее, и для меня. Подумай сам: восемь часов она работает в цехе, да еще в каком! — в ткацком, где стоит невыносимый шум от станков, потом школа, занятия в консерватории, скучное, однообразное повторение азов музыкальной грамоты, упражнения для голоса — нужно было в короткое время усвоить многое. Да и у меня забот хватало… Так что бывало, она не выдержит и вскипит в ответ на какое-то мое замечание, я же стараюсь еще больше закрутить гайки, не слишком-то задумываясь о пределах возможного.
В первое время наших совместных занятий я тоже замечал какую-то теплоту в ее отношении ко мне… Если бы мне тогда да нынешний ум! Но я рассуждал иначе: нас объединяет общий интерес в жизни, общая цель — это самое главное. Чувства же можно пока что припрятать в сердце до той поры, когда мы чего-то добьемся… Как же я ошибался! Она хотела видеть меня не только в роли сурового педагога, нет, — ей очень нужно было мое сочувствие, дружеское тепло, а может, и что-то большее…
Виктор порывисто встал с дивана — пружины его резко распрямились, и портрет перевернулся тыльной стороной вверх — чистым светло-желтым деревом окантовки.
Отмерив широкими шагами расстояние от дивана до стены, Виктор снова сел, но не на диван, а в кресло напротив меня и заговорил с грустной улыбкой:
— Мы добились успехов в своих занятиях. Она окончила школу, прошла по конкурсу в консерваторию, сдала вступительные экзамены. Я радовался, наверно, больше, чем она сама, хотя мне тоже начал сопутствовать успех. Я поехал на международный конкурс в Варшаву, и там были в восхищении от моего исполнения пьес Шопена. Приехал оттуда дипломантом, это открыло мне широкую дорогу на сцену, и я решил поговорить с ней насчет нашей дальнейшей, разумеется, совместной жизни… Я едва переоделся с дороги и сразу же побежал к ней в общежитие. Помню темноватую комнатку на четырех человек, ее кровать стояла слева у окна, она была застелена бежевым покрывалом и кружевными дорожками. В рамке на стене висел вышитый кот, знаешь, такая аккуратная, наивная, чисто детская безвкусица. Нет, скорей не безвкусица, а недостаточно развитое эстетическое чутье, и меня это слегка обескуражило, хотя сказать что-либо напрямик я не решался. И вот мне сразу бросился в глаза этот немного косоглазый кот, и только уж потом я заметил за столом парня, курсанта военного училища. Она познакомила нас, почему-то очень смутившись. Того курсанта звали Юрой — это я отлично помню. Вообще он оставил во мне хорошее впечатление, такой приветливый, уверенный в себе, чернобровый. Я почему-то подумал, что курсант скоро уйдет, и ждал, не очень охотно рассказывая о том, как было на конкурсе в Варшаве.