На торжестве по случаю учреждения общества произносилось много тостов. Фабиан был в превосходном настроении и поздно ночью предложил учредить еще одно акционерное общество под названием «Земельные фонды». В первую очередь обществу надлежало заняться земельными участками на Вокзальной улице, оживить эту запущенную, захудалую трассу и придать ей современный вид. Вокзал находился в двух километрах от Старого города, и Вокзальная улица была застроена дешевыми доходными домами, фабричными зданиями, гостиницами, теплицами и старыми виллами. Для начала общество «Земельные фонды» ознакомится с отдельными участками и затем начнет постепенно скупать их для новостроек современного типа.
– Нищенская Вокзальная улица превратится в одну из самых роскошных торговых улиц! – воскликнул Фабиан.
Советник юстиции Швабах чокнулся с Фабианом. У этого Фабиана, оказывается, больше деловой сметки, чем можно было предположить.
В тот же вечер Швабаху было поручено подготовить почву для учреждения общества с ограниченной ответственностью под названием «Земельные фонды», а также приискать надежного маклера.
В этот полный событий вечер Фабиан впервые в жизни напился пьян. «Нарезай– свистульки, пока сидишь в тростнике», – всю ночь вертелось у него в голове, и он непрерывно смеялся, представляя себе, как он сидит в тростнике и нарезает свистульки. А ведь это чертовски трудно – сидеть в качающейся лодке и не упасть в болото. И как, собственно, нарезают свистульки? Он этому не учился.
Ложась спать, он сказал себе вслух:
– А Клотильда-то, видно, ошиблась! Урожденная Прахт тоже может ошибиться, совсем как Гомер.
Впервые случилось, что он крепко спал, когда постучался шофер, ежедневно отвозивший его в контору. Фабиан не поехал, сославшись на нездоровье, и обещал позвонить туда после обеда. «Вино-то было хорошее, – подумал он, – но что меня дернуло пить виски?»
В час дня к нему опять постучались, и в комнату вошел долговязый Фогельсбергер.
– Гаулейтер просит господина правительственного советника отобедать у него в Эйнштеттене. Из Берлина прибыли представители общества «Люфтганза», у гаулейтера состоится с ними беседа. А у вас – это слова гаулейтера – всегда такие интересные мысли, господин правительственный советник, – закончил Фогельсбергер и засмеялся.
– Весьма польщен, – отвечал Фабиан. – Постараюсь быть!
Значит, надо поскорее бриться, принимать ванну, облачаться в парадный костюм, словом, спешить.
– Вы можете не торопиться, господин правительственный советник, моя машина ждет у дверей. А я пока спущусь вниз и выпью виски.
– Брр! Не пейте виски, это очень вредно! – предостерег его Фабиан.
– Вы себе и представить не можете, как мы кутили сегодня ночью! – воскликнул Фогельсбергер.
За обедом Фабиан мало-помалу пришел в себя, но он был не в ударе, и сколько-нибудь значительные мысли не приходили ему в голову. Он утешал себя тем, что гость из Берлина и сам прекрасно разбирается во всех этих вопросах. Суть дела заключалась в том, что гаулейтер, если Фабиан правильно понял, хотел превратить городской аэродром в аэропорт международного значения.
Перед десертом гаулейтер поднял бокал за Фабиана.
– Теперь особый тост за нашего достопочтенного правительственного советника, – произнес он, склоняясь над столом, чтобы чокнуться с Фабианом. – Сегодня утром я получил извещение, что фюрер произвел вас в оберштурмфюреры.
Фабиан поднял бокал, щелкнул каблуками и стал принимать поздравления присутствовавших. Его знобило, еще немного – и на глаза у него навернулись бы слезы. Как он торжествовал!
Первой мыслью его была Криста. Такое назначение означало признание его способностей, и Кристу это, вероятно, обрадует. Во всяком случае, ей не придется краснеть за него. Что касается самого Фабиана, то он был до глубины души счастлив, хотя звание оберштурмфюрера соответствовало чину капитана, который он уже имел в армии. Но все равно – начало было многообещающее.
Через несколько дней, после того, как в газетах появилась заметка о присвоении ему звания, стол Фабиана оказался заваленным поздравительными телеграммами и письмами. В бюро тоже с утра до вечера толпились поздравители. Даже Клотильда сочла нужным поздравить его. «В такой день голос вражды и неприязни должен смолкнуть», – так начиналось ее поздравление.