Но нет, когда он снова посмотрел вверх теперь уже из этого перекрестья, который, как он сейчас видел, был бесцветен в отличие от бледно-оливковых волокон, то увидел два тракта, а не один. Тракты были одним и тем же, с яркой дырой в конце каждого, а за дырой цвета Солнца, наполнявшего блестящую зеленую и сине-зеленую грядки водорослей; и видно их было с расстояния, отличного от вблизи, откуда Имп Плюс раньше поддерживал хлореллу и анабену прямо здесь, в этой одной из множества складок, хоть и не в точке перекрестья, от чьего обесцвечивания пришлось увидеть, что остальные волокна — бледнейшего оливкового цвета.
Складка была его. Заплетенные волокна выстилали этот ее охват, или тракт; в который выводила складка. Или волокна, прилипшие к сторонам и к подволоку. В то же время от перекрестья вверх было два тракта волокон. С дырой в конце, и каждый тракт обрезан перед дырой. Волокна пульсировали. Обвал не становился больше. Появились тени сборок, и какая-то часть волокон под прямым углом тыкалась в обвал или стенку тракта: какая-то часть волоконной субстанции отпрядывала струями или отростками.
Волокна дышали или пульсировали: они ерзали, как спящие животные; но волокна работали; но сбоку через точки вдоль своей длины, как разбрызгиватели над головой в зеленой комнате на Земле. И Имп Плюс не хотел здесь быть, и он чуял аромат сладких глаз и следовал за запахом водянистой влаги туда, где волокна обрезали у входа или выхода сквозь дыру или две дыры из двух трактов. Но аромат глаз усиливал то, что он чувствовал, то, слово для чего было вопросом, но он уже утратил вопрос, но сейчас знал слово, и это не помогало, разве что заставляло его двигаться против уплотненных, дышащих волокон, каждое пучок волокон, и добраться туда, где боковые побеги склонялись к бытию.
Блок света взорвал его. Он поглотил все вокруг, охватив его. Он создал ему новый нерв за дыханием.
Но нейротело, взорвавшее его, было не просто вне его. Он грохотал и лопался в себя, — слово было боль, и вопрос, каким бы он ни был, был утрачен, как то дерево — дерево где-то, — чья брешь подвигла мох на нем расти. Боль, что скрутила кровь, скрутила ее вокруг сахара, если тот придавал течению сладости, как та, что была сложена в камерах ее глаз, поскольку та водянистая влага, чьи формы чуяла его память с усиленным вниманием, никогда не возможным на Земле, была так похожа на запах флюида где-то здесь неподалеку, что он почти сам мог бы выделить жидкость из желания. Что не было болью. Это боль ужасна. Он знал ужасно. Это слово. Взрыв нейробласта возле него сделал его одним, и тот раздулся и расщепился. Но деление появилось из его нехватки. И открытие этого оказалось самим по себе делением. Нейробласты случались, но еще они были чем-то, и поступали издалека и скакали вдоль клеток, и прекращались или не прекращались. А затем он узнал кое-что еще из боли передвижения по стольким точкам: он думал, что это липкая, неопрятная мысль: и Слабый Голос говорил так близко, что Слабый Голос был в Имп Плюсе, говоря: «Нефункционирующий отсеченный оптический нерв отступил в стенку оптического тракта».
Но слово из Центра было слишком слабым, чтобы заглушить побережье. Там были буревестники, скопа с открытым клювом собиралась нырнуть, и ее глаза, той, что коснулась тогда его смехом со слепой стороны и повернула его, и говорила, и вставляла язык с открытыми глазами между слов, которые сказала, разделяя их — между «Хорошо, что я не собрала сумку», а после того так тихо и мягко, что крик морской птицы и стремительный нырок скопы содержали ее слова: «Путешествую по свету налегке». И он встал на колени, встал на колени — это как локоть, на колени под ее глазами и ртом, вдали от них. И сделал то, от чего теперь для него могла начаться боль, если попробует забыть.
Поскольку все точки этих оптических волокон слепо пробивались сбоку наружу в его боли. Но боль, которая не убивала и была всем, что у него есть, но делала его больше.
То, в чем он был, с таким же успехом могло быть не чем иным, как он.
Даже если он утратил свое тело.
Имп Плюс думал, что не прекратит боль тем, что будет в другом месте, или пожелает быть. Но он будет реагировать. И тянуться к тому, чего бы ни захотел.