Это было слышать передачи Центра как тишину. Хотя когда и как — уверенности не было.
Центр спросил, что значило Сегодня утром, но вместо ответа Имп Плюс глазел на новую щепку.
Он видел большую длину щепки с лучом мозга позади. Однако затем он сразу же увидел еще большую длину с высоты нового угла, так что фоном его зрительного поля служила дуга капсульной переборки и прохладный тенистый конец одной из спиц, на котором сейчас и там, и здесь не показывалась малиновая вена. Но этого было недостаточно. Желание, что когда-то было частью его самого, а теперь действовало само по себе для него, принесло еще один взгляд, маленький и совсем без уклона, и меньше, чем был на самом деле, так как взгляд разрезала спица, чья длина была неясной из-за угла зрения, который, казалось, исходил из дальней и нижней стороны мозга. Однако сейчас это сочетание из четырех взглядов соединилось в один, с болью вываливания, которая теперь была не такой острой, хотя и более болезненной, нежели то другое расстояние-боль, что, возможно, и не ранило. И с болью пришло мерцание. Это была пульсация и новая яркость дымки, и поэтому менее ясная, однако нового размера, который был не больше и не меньше. То была целая щепка, всесторонняя, то в млечной дымке, то кристально ясная, но целая, как память, которую он не вполне мог определить. Он знал память, но видел, что это не одно и то же, что и помнить.
Но новая целая щепка не была сейчас ни одним из четырех со-взглядов.
А была их суммой. Их результатом. Их домом. Их фигурой. Тут боль, хуже, чем обвал-обрушение, насадила его на цилиндр, которого он не видел. Цилиндр и боль были осью, тонкой, как лезвие, какое, будучи местоположением, одновременно являлось и кривой стенки цилиндра. Боль такая сильная. Боль как расщепление скорости света, где светом был он, а она была безмолвной — какой? — и настолько сильной, что казалась последней: но не была. И когда она с дрожью вернулась по оси расстояния, он запомнил оттенок того, что помнил в бесконечной точке той боли: то был свет, называемый когерентным, совместный, разделенный, переделанный, в темной комнате не так далеко от газетного ларька, как были Калифорния, а потом Мексика. И он, каким он тогда был, был за главного. Не Хороший Голос, который планировал. И не Въедливый Голос, который рисовал мелом. Не смуглая женщина с золотым кольцом, принесшая длинную щепку к его руке, когда он страдал от боли. Боль пришла так быстро после дня на пляже с буревестниками, что он не мог понять, как его тело, чья болезнь была началом Операции ПС, могло так быстро измениться.
Но что он мог поделать?
Слышать слова из Центра: СЕГОДНЯ УТРОМ ЧТО, ИМП ПЛЮС. ВЫ СКАЗАЛИ СЕГОДНЯ УТРОМ. СЕГОДНЯ УТРОМ ЧТО? ОТВЕТЬТЕ ИМП ПЛЮС.
У него (кто был тобой) снова был растягивающий обвал ожога повсюду и мысль, которая не была зеленой, поступила к нему, что со спиц-конечностей его твердое зрение в мозг обнаружило больше, чем можно обнаружить отсюда в мозгу наружу. Здесь он смотрел со случайных наклонов и углов. Крепость настолько живучая, что не знаешь, где появится возможность выглянуть из нее в следующий раз. Отверделости спиц бесцельного взора имели замечательные цвета насыщенности. Он подумал, что они от него удаляются. Хребты мембраны, хребты утолщающиеся. Он чувствовал, что видит шевеление в одном, а затем во втором. Будто что-то внутри. Пихнуло другое. Но дальше — больше. Или он подумал, что видит это, и решил, что может быть там в них яснее, чем мог бы иметь их, глядя наружу из мозга и его настраивающих изменений.
Центр задал новый вопрос: Неужели он столько не помнит?
Волна ощущалась как воротник, проходящий сквозь него, и от нее его осталось меньше. И голос, бывший Слабым Эхом, сказал: «Замечательно, замечательно. Повторите».
Но волна была мыслью. Мыслью, что у него отнимут все. Ощущение отнимут у его плоти, как уже отняли плоть у ощущения. Рука отнята у его руки, мексиканская песня отнята у его уха. Язычок соска цвета лососины извлечен из развилки его ног.
Центр спрашивал, все ли ладно с Имп Плюсом.
Центр добавил: ЧЕСТНО ГОВОРЯ ИМП ПЛЮС МЫ НИЧЕГО НЕ ПОЛУЧАЕМ ИЗ ОПРЕДЕЛЕННЫХ УЧАСТКОВ. ВЫ ИНТЕГРИРУЕТЕ СЕНСОРНЫЙ ВХОД?
Посреди конечности поднялась бледно-зеленая зыбь. Он не очень понял, пытается ли Слабое Эхо говорить.
Но зыбь — не совсем движение. Скорее градиент. Костлявый градиент, наложившийся на что-то, но еще и бывший этим чем-то.
И соответствовал повсюду на удаленной спице посредством другой такой же живой градиентной формы, но в этот раз темнейше-красной. Которая растягивалась, словно собравшийся открыться рот.
Млечная мембрана была чрезвычайно скользкая и толстая между этими двумя участками.