Со своего угла у окна, глядя внутрь, он думал, что видел, как волны передач перестали поступать во все висящие щепки, кроме одной. Однако другие щепки, возможно, остались. Мелкие, глубокие. Если глубокие, то, может, сейчас мобильные во всех струях и перекрестках его работы. Которую, как он обнаружил, сложно ощутить без мультивзора, которым он пытался не пользоваться.
Казалось, больше, но оно казалось медленнее. Гонкам к подкожуху, чтобы проникнуть в трубку к растениям, веретену-излучениям его собственного солнца, казалось, мешало одно — отрава: пока Имп Плюс не увидел, что это была старая излучающая сила из некогда пламенной железы, которую он пока временно не находил.
Он обнаружил, что его микровзор врезался в действие, и обнаружил, что прилив железы повсюду вновь пульсирует частицами и так тонко заячеен, что он понял, почему у его веретен-радиусов такое преодолевающее сопротивление, чтобы продохнуть себе путь, и как он видел заряженные и отклоняющиеся решетки прилива, сквозь которые лучистые веретена-радиусы пробивались с боем, он едва понимал в начале всей его боли, которую когда-либо знал, что сейчас жгла целиком в дыхании за дыханием, пульсацией уносило само его имя — едва понимал — что частицы прилива железы, хоть и бесконечно малые в сравнении с веретенами- радиусами, были во всем остальном и повсюду идентичными и теми же самыми.
Этот поворот — это движение или ум — вошел в него не из места-источника, вроде того, что в воронкообразных полях; он поступил по всему нему сразу; так что он почувствовал себя равным себе в то же время, когда ему больше некуда было повернуть.
И в этот миг он попал в ловушку мультивзора, что ощущалось не ловушкой, а наоборот, поскольку было не остановкой, а проходом, хоть и просеянным сквозь решетки и решетки, внутри и снаружи. И он не мог отодвинуться от одной решетки, закрепленной как кристалл отравы, добравшийся до него.
Пока не увидел, что это была Земная ограда.
Внутри было одно, снаружи другое.
И ограда с красной табличкой о высоком напряжении сообщила ему, что здесь, в капсуле и его существе, серебряная изоляция на кабеле солнечной энергии тогда не была достаточно сильна против решеток его собственного поля, его радиусов, ищущих применения.
Его просеивало назад и вперед сквозь ограду, но боль ушла в его знание, что он был оградой.
Если он отравился решеткой, то он ей стал. Растворился, воссоздался.
Это было жестко, и ему была нужна помощь, но она у него уже была.
Он жестчал, но не давился.
От давления его спасло то, что он должен измыслить свой рост. Но в последнее длительное время он не вырос. Он раньше двигался, тянулся, сокращался и держался. Но не увеличивался.
Однако шансы дальнейшего продвижения вели к шансам. Озноб от растительных грядок сообщил ему, что он был их частью. Ребенок закашлялся в зимнем дыму. Пряди ослабевали и натягивались в углу глаз, краснели, когда тепло, а затем эластично возобновляли свое рентгеновское дыхание. Слепой продавец газет сказал, что мог быть растением. Въедливый Голос сказал такое, что не было плохим. Имп Плюс видел, что он сам был микронезийским гигантом с водорослями внутри — хотя почему не бурыми от Солнца? — но если большой моллюск мог раскрыть раковину своей приводящей мышцей, то он не мог увеличить свою капсулу.
Он устал, но ему было тепло. Слова напомнили ему: но почти ни о чем: затем позвоночники буротвестня притянули зыбь морфогенов по всей их длине, как руку под покрывалом, и Имп Плюс увидел, что, хоть и без губ, он уже рассмеялся.
Там было больше веретен-радиусов, но не больше его. Веретена-радиусы выявили, что сплетаются наравне со струением излучений, облучающих из Солнечной предвечерней руки.
Он должен зацепиться за растение, животное или себя. При дневном свете он знал, что водоросли, анабена и другие растения работают с тем, что поступило к ним для работы; и что-то вернулось по трубке вверх. Ночью темнота над растениями должна была его знобить, но не знобила. И пока насос уже замедлялся или останавливался, когда растения были темны, и когда насос уже остановился, он подавился, в то время как он давился, насос останавливался — он не давился ночью. Ночью глюкоза и другие признаки жизни были высокими. Но кабель из шины солнечной энергии шел к насосному кожуху — насосному кожуху? — морфогены прибили зыбью медленные ложношири, а потом бредения всколыхнули волнами живые наросты морфогенов — он смеялся — поэтому, озноб или нет, насос качал ночью энергией Солнца, накопленной за день. Но Центр прежде сказал, что ночью электричество оставалось на максимуме.