Но цикл темноты заканчивался. Солнце нагрело пряди. С косами они дышали намного легче. И пока излучения люмена. струились по решетке. Солнце казалось сейчас не столько пальцами, сколько ладонью. Ладонью или кулаком, с которым Имп Плюс мог столкнуться и отскочить. Ладонь, бесконечно наклоненная, и с ослепительно-широкими морщинами, и то ли из воспоминаний Имп Плюса, то ли из предвидения, ладонь, слегка сложенная чашечкой.
Ничего не зная о загибах, кроме того, что они были движением, Имп Плюс, тем не менее, сквозь них ощущал очертание очертаний среди клеток решетки, выделяющих ему необходимый ответ, который старая и новая боль растворили в себе, чтобы сделать неизвестное между Солнечными косами и слиянием, которое они почти охватывали. Но в продолжающейся мысли Въедливого Голоса его ответ на вопрос оказался перекрыт и утрачен. Очертание очертаний было тем вращающимся шансом, который он вдыхал в бледно-зеленых комнатах на Земле. Вдыхал, увидев сквозь них частицы дыма. Частицы, которые, как он сейчас видел, поступали так же от странного голоса с его ископаемыми фокусами в овале на продолговатой зеленой мелодоске, как и дым поступал в его нездоровое тело. Он смотрел сквозь частицы на формы, которые были не вне частиц — формы въедливой утраты, которая, если ее можно было бы сделать хорошей, могла выделить четкий процесс, но должна быть зонами оставленными, действительно опустошенными утратой, которая, суровый голос вряд ли чувствовал, имела значение в нездоровом желании фразы Подумайте, что вы собираетесь утратить.
Слова, лично переданные Имп Плюсу, который во время закашлялся до громоздящейся головной боли. И в тот момент, который был скорее зоной, поднимающейся по краснеющему горлу, чтобы стать в реальности скорее местоположением, на котором Имп Плюс сосредоточился в своем мчащемся мозге, чем нездоровым желанием и сумасшедшим страданием из-за будущего мертвеца или нежильца, так что одно преследовало другое: он видел это сейчас сквозь жесткую, как кость, энергию решетки, которая была им: видел, как теплое сосредоточение мига в бледно-зеленых комнатах потерпело неудачу или угодило в преследование: так что зияние, движущееся между преследующими двумя, стало их умножением.
Но в какой бы части своих клеток Имп Плюс это ни видел — оно предвещало себя в бледно-зеленых комнатах в момент сплетенного деления, нездорового желания, страдания, гнева и каскадного наклонения. Преследование было в нем, и миграция зияний рисовала — уже врисовала — в формы процесса, очищенного от всего загрязняющего, за исключением брошенной вперед возможности, чье местоположение было чрезвычайно бледной коралловой решеткой, в чьей одновременной общности он минул — уже миновал — сквозь то, чем он был: влажными мышцами света; дождями питания, — обвалами роста и пустоты, ставшими реальными, благодаря самому побегу, протянувшемуся над ней; видом мысли, стоявшей рассеянной; глюкозой, сделанной или надуманной по пульсации цвета радуги, сжатой через зияние зрачка; формами равновесия, которым он скорее был, чем видел среди кувырков положений ИМПа по неизвестному плану Центра; формами затрудненного дыхания внутри вдохов и вдохов, и повсюду тропы частиц, проделанные сквозь локоны света дыханием овальных силовых установок-растений, так близко пересекающими жизни мозга и водорослей, что в тени идеи зеленого Имп Плюс мог казаться Въедливому Голосу фотосинтезирующим — и если по воле гетеротрофным, то аутотрофным в коренной форме — казаться, то есть, этому суровому присутствию, которое было еще одной формой. Въедливым присутствием, как-то перерастворенным Имп Плюсом в узорах частицы, так похожих на его каскады веретенообразных осей-частей, обломанных в новейшем движении, которым Въедливый Голос мог взглянуть на Имп Плюса как на его же субстанцию. Но обвалы, цвет, форма, сила — то, что он должен иметь сейчас, было способом удерживать то большее, чем он стал — в то время как Въедливый Голос, казалось, настойчиво хотел это больше.