— Надевай сапоги! Нечего языком зря молоть. Ежели ты есть грабитель, так и должны мы тебя посадить. Никаких тут разговоров больше нету. Какую еще защиту выдумал?
— Отводи глаза! — усмехнулся задержанный. — Память, видно, слаба стала. Теперь, выходит, за ваши грехи да мне же и каяться?
Он вдруг повернулся в нашу сторону.
— Да что тут! Вот вы, господа, свидетели будете… Я в случае чего и на суде готов подтвердить. Это мне даже обидно. Вдруг какие-то там люди хватают, а полицейский оказывает помощь, когда нам обещано…
— Не разговаривай! — разом перебили его оба городовых. Даже тот старик, который привел нас в участок, вдруг окрысился и молча ткнул задержанного кулаком в шею. Потом все трое подхватили его под руки и быстро выволокли во двор.
Когда городовые вернулись обратно, вид у них был сердитый и как будто несколько сконфуженный.
— Совсем разбаловались! — недовольно бормотал дежурный. — Городят, Бог знает, что… Прямо уму непостижимо, до чего разбаловались.
Старик подошел к отобранным вещам и внимательно рассматривал каждую в отдельности, щупая, встряхивая и поднося поближе к лампе. Резюмировал свои наблюдения:
— Рублей на двести набрал, такой-сякой.
— Оставь! — сказал ему дежурный. — Пускай лежат.
Из кабинета вышел пристав вместе с двумя господами в шляпах. Распрощался с ними очень любезно и пожелал счастливого пути.
— Очень вам благодарен, господа, за содействие. Вы знаете, такое время… Мы положительно изнемогаем…
Когда господа ушли, довольные выполнением своего гражданского долга, пристав круто повернулся к дежурному.
— А где тот?
— Увели, ваше высокоблагородие. Разные скверные слова говорил.
— В одиночную?
— Так точно, в одиночную.
— Ага… Ну, хорошо… Пусть до завтра там будет. Завтра допрошу и отправлю рапорт.
— Десять часов, господин пристав! — напомнил я со всей возможной степенью любезности.
Пристав хлопнул себя по бедрам.
— Виноват! Совсем закрутился, знаете. Будьте любезны пройти ко мне. Вы подпишетесь, и я вас освобожу.
Прошли в кабинет и подписали две бумажки с объявлением о гласном надзоре.
— Вы будьте уверены, что это только формальность! — успокаивал пристав. — Но, тем не менее, придется вам пока посещать меня раза два в неделю… И, кроме того, сообщите, пожалуйста, завтра же ваши адреса. Я, вообще, от всей души готов облегчить вам все неприятности… Заметьте, господа, что я не какой-нибудь бурбон, и затем я — вне политики. Разуверьте, пожалуйста, ваших товарищей в тех клеветах, которые сыплются на мою голову. Конечно, я готов ко всему, — пристав отворотил полу сюртука и поиграл браунингом, — но все-таки нежелательно, чтобы эта роковая ошибка имела свои последствия… До свидания, господа!
Через минуту мы были уже вдвоем с учителем на темной улице, одни, без провожатых. У нас не было пока еще ни квартиры, ни приюта. Учитель был человек наезжий, а большинство моих товарищей успело исчезнуть неизвестно куда за время моего пребывания в тюрьме. Часы показывали одиннадцатый час ночи, в участке лежали наши подписки о гласном надзоре, но, тем не менее, мы были свободны, и это чувство наполняло наши души восторгом.
Потом кто-то нас увидал и кто-то за нами гнался, обещая выпустить кишки. Мы перелезли несколько заборов и счастливо избежали погони. Потом мы добрались-таки до дома, где жила семья товарищей, и там нас встретили тепло и радостно.
Для бедного учителя это было уже последней радостью. Его убили через несколько дней в соседней станице.
Так мы вышли по амнистии и сделались свободными гражданами.