Освобождение по амнистии — это совсем не то, что освобождение так, по какому-нибудь пункту законов. Если мы освобождаемся по амнистии, то между тюрьмой и свободой не должно быть никаких передаточных пунктов.
Помощник признавал силу наших аргументов, но оставался непреклонным.
— От меня, господа, ничего не зависит. Я на все готов. Но не могу же я действовать против закона, пока он еще не отменен!
Мы долго и энергично протестовали, но, в конце концов, примирились с фактом. В сущности, это не так уже трудно — прогуляться в последний раз туда, где есть камеры с клопами.
Вызвали наш конвой — шесть солдат со старшим и передали нас с рук на руки, как самых обыкновенных арестантов. Но мы знали, что мы, в сущности, уже свободные граждане, и, проходя под низкими тюремными воротами, чувствовали себя очень недурно. Штыки провожатых нас не смущали. К таким мелочам легко привыкаешь.
Помощники на прощание сделали нам под козырек, а старший пожелал счастливого пути. Простились, одним словом, не без некоторой сердечности, а потом дружно зашагали по глинистой, кочковатой дороге среди пожелтевших виноградников. Шли мы налегке: по общему согласию, пожитки наши решено было оставить в конторе, с тем, чтобы кто-нибудь из нас приехал потом за ними на извозчике.
Был третий час дня. Погода ясная, теплая. Далеко-далеко на горизонте синели горы, казавшиеся такими соблазнительными из окна одиночной.
Солдаты провели нас с четверть версты по всем правилам конвойной службы, но, когда тюрьма скрылась за поворотом дороги, потеряли равнение и, смешавшись с нами, пошли просто толпой. Очевидно, они тоже знали уже, что мы — люди свободные, и что побега опасаться нечего.
Оказалось, кроме того, что местный батальон, к которому принадлежали наши провожатые, нес теперь в городе, ввиду революционного времени, караульную службу.
— Минуты покою нет! — жаловался старшой. — Вас вот приведем теперь — и в казарму, а из казармы сейчас опять уж и погонят на Красную улицу. Три ночи не спали. Вот какие дела! И главная вещь — беспорядку никакого в городе нет. Ну, ходят там с флагами, ораторы говорят — все тихо и мирно. А мы стоим, как столбы, на всех перекрестках.
— Вчера был беспорядок, так мы не ходили! — поправил другой солдат.
— И верно. Как беспорядок — так нас сейчас в казармы, а на улицу — казаков. Вчера хулиганы такой погром учинили… Трех человек социалистов убили, доктора Быстрова дом сожгли. Большущий двухэтажный дом был.
Это было для нас уже совсем новостью. Из области освободительного движения мы знали пока одни только плюсы, и это был первый минус. В городе происходило что-то более сложное, чем это нам показалось под свежими впечатлениями «амнистии». Мы засыпали солдат вопросами и, в конце концов, несколько выяснили положение.
Оказалось, что, кроме революционеров, в городе не без успеха орудует и черная сотня. Численностью она ничтожна, но зато с нею — полиция и казаки.
— Ну, а вы с кем? — спросил я старшого.
Старшой перекинул винтовку на другое плечо и, после длинной паузы, ответил:
— Мы сами по себе… Пока что… А только народ у нас недоволен. Даже обед на посты не развозят. Так целый день и стоишь голодом.
За разговорами время шло быстро, но дорога до города была длинная, а перед городом предстояло еще пройти из конца в конец улицу предместья. Предместье было населено, по преимуществу, торгующими мещанами и еще в то время, когда я был на воле и приехал в этот город работать, отличалось своим черносотенным направлением.
Улица была пустынна. Только ребятишки возились в дорожной пыли, да кое-где таскали ведрами воду из колодцев.
— В город пошли! — сообразил старшой. — Сегодня лавки громить собираются.
— Да ведь евреев нет здесь? — удивился кто-то из наших.
— Ничего, и православных пощупают. А не то за армян возьмутся.
— Армян не тронут! — отрицательно покачал головой другой солдат. — У них оружия много.
Между предместьем и городом дорога шла по узкой дамбе, насыпанной через заросшее высокими камышами болото. У корня этой дамбы мы сделали привал. Один из солдат оставил свою винтовку и рысью побежал за водкой, а все остальные присели на краю дороги.
— Что же это мы, товарищи? — спохватился вдруг наш рабочий. — Идем на волю и даже… даже не спели ничего… Словно нас на убой гонят!
Решили спеть. Кое-кто из солдат хотел было протестовать, но скоро примирились. Все равно, здесь никто не услышит.
— Вот она — матушка революция-то! — пришел в восторг рабочий.