Старик утвердительно кивнул головой.
— Порядочно…
У меня созрела в голове идея. Чем таскаться ночью по городу неизвестно куда и зачем, не проще ли предоставить наших провожатых их собственной судьбе, а самим идти, куда нужно?
Я поравнялся с учителем и шепнул ему на ухо эту идею. Тот ответил тоже шепотом:
— Дойдем до переулка и налево… Черт с ними. Мне тоже надоело.
Блистательный план расстроился, благодаря старику с медалью. У него слух оказался гораздо острее, чем предполагал учитель.
— Не полагается, господа! Не по-благородному это. До участка дойдете, там и выпустят. Мине тоже разве охота зря ногами-то болтать? А нельзя: порядок. Опять же я должен буду стрелять. В темноте-то, может, и не попаду, а все-таки беспокойство. Уж вы, лучше, дойдите… Право, дойдите… Мы скорехонько… Павлов! Прибавь шагу!
— Ну, если скоро, так ладно! — согласился учитель. — А то убежим.
— Помилуй Бог! В пять минут дойдем… И вы уж, пожалуйста… Павлов — он, конечно, немного размякши, а я человек старый. Какая же вам от этого честь будет? Вы лучше по-благородному, в порядке.
И старик с медалью торопливо засеменил ногами. Арьергард опять начал запинаться, потом, на повороте, упал с тротуара на мостовую, да там и остался. Мы ушли дальше без него.
По мере приближения к участку, улицы делались более людными. Бросалось в глаза только отсутствие извозчиков.
— Бастуют, гужееды! — объяснил старик. — Новой таксы хотят у города добиваться. С большой забастовки так работать и не начали.
Во дворе участка почему-то пахло конюшней. Я пригляделся и увидел ряд лошадиных крупов и толпу лохматых казачьих фигур.
Кто-то окликнул из темноты:
— Кто идет?
— Свои! — отозвался ваш провожатый. — К приставу.
— Проходи…
Мы прошли.
В участке было тесно, грязно, дымно. В передней, на скамейке, клеил конверты дежурный городовой. Длинный и сухой околоточный, изогнувшись в три погибели, что-то торопливо строчил.
Старик отдал околоточному бумагу, к которой мы «прилагались». Тот просмотрел ее и понес в кабинет к приставу. Пристав минуты через две выскочил уже к нам: маленький, кругленький, бойкий, с нафабренными усиками и с браунингом в замшевом футляре под полой сюртука. Заговорил весело:
— Знаю, знаю уж в чем дело! Мне сообщили по телефону из управления. Очень рад, очень рад вашему освобождению.
Сделал правой рукой изящный жест, потом вдруг принял таинственный вид и спросил:
— Но скажите, пожалуйста, вы не читали еще особого манифеста об амнистии?
— Нет, не читали.
— Странно, знаете. И никто не читал. Он, представьте себе, еще не получен. Суд, очевидно, освобождает по телеграфному предписанию. И теперь у нас путаница. Мне говорят: под гласный надзор. Я, конечно, должен исполнить. Но, по-моему, гласный надзор — это фикция. Разве может быть амнистия — под гласный надзор? Но вы, во всяком случае, не беспокойтесь. Я сейчас же составлю две подписки… Обождите немного, господа. Все будет устроено.
Исчез так же быстро, как появился.
Тощий околоточный подошел к нам и некоторое время рассматривал нас с большим любопытством.
— Сидели?
— Сидели.
— А теперь на свободу?
— На свободу.
— Это удивительно.
— To есть что именно удивительно? — не понял я. — То, что мы сидели, или то, что нас теперь освобождают?
— А знаете, и то, и другое. Вообще — все удивительно. Я ничего не понимаю, представьте себе.
Мы с учителем собрали последние остатки нашего терпения и мирно ждали. Но явилось неожиданное осложнение.
Пришел дряхлый, сгорбленный старичок лет семидесяти, одетый в огромную баранью шубу, с тяжелой дубиной и деревянной «колотушкой» в руках. По всем признакам — ночной сторож.
Он несколько мгновений молча переводил дух, затем закашлялся и потом уже спросил у дежурного.
— Пристав здеся?
— Здесь. А ты откуда?
— Я-то? Я на базаре, в красном ряду, сторожем.
— Зачем тебе пристава?
— Как зачем? Известно, воры пришли. Душ двадцать привалило. Меня прогнали, а сами, известно, ломать. Скажи приставу-то.
Дежурный доложил о событии околоточному, тот отправился к приставу в кабинет. Пристав вылетел бомбой, пристегивая на бегу шашку и, видимо, вполне готовый к бою.
— Дежурный, — лошадь! И шестерых казаков — со мной.
Нам он успел бросить по пути утешение:
— Сию минуту, господа! Это недолго.
На дворе, а потом на улице, под окнами участка, застучали копыта.
— Часто у вас так? — уныло спросил учитель ночного сторожа.
— Зачем часто? Николи, не бывало. Теперь, известно, свобода. Вот и грабят… Ох, замаялся. Рысью бежал.