Загадочные валуны тоже были вовлечены в геологическую войну. Плутонисты предложили остроумное решение: Альпийские горы под напором расплавленных масс были недавно подняты на значительную высоту и валуны скатывались с их вершин. Поднятия сопровождались ужасными содроганиями земли, извержениями вулканов. Отдельные глыбы могли быть извергнуты и разбросаны в разные стороны.
Как писал позже геолог Вильгельм Бёльше, «раз дошли до таких объяснений, то для скандинавских горообразований понадобилось лишь немного усилить предполагаемое действие, чтобы представить себе, что гранитные осколки, заключенные в массе кипящего ила, были переброшены через все Балтийское море…»
Нептунисты не оставались в долгу. По их мнению, только вода могла перенести валуны. Обычным рекам, озерам и морям не под силу такая работа. Значит, потоки воды имели необыкновенную мощь.
Соссюр предполагал, что некогда в Альпийских долинах существовали огромные озера. Небывалые землетрясения и поднятия гор сопровождались дроблением скал. Озерные воды ринулись в бреши, увлекая с собой валуны. Водяная лавина катилась по склонам гор с неистовой силой, сокрушая препятствия; взметалась над горными перевалами и обрушивалась в соседние долины, играючи подбрасывая чудовищные обломки, словно легкие песчинки.
Для альпийских валунов такое объяснение казалось неплохим. Однако в невысоких Скандинавских горах трудно было вообразить озера, прорыв которых закончился бы переброской валунов через Балтийское море на равнины России и Германии.
В начале прошлого века произошел прорыв одного из горных альпийских озер в Швейцарии. Потоки воды и грязи, взрезая рыхлые отложения, прокатились по долине, оставляя на пути своем множество больших и малых камней. Нептунисты торжествовали. Разве не ясно, что именно так произошла великая катастрофа?
Геологи изучали валуны, размышляли о них. Было высказано немало остроумных предположений.
Де Маршалл в начале прошлого века написал, что Земля образовалась из камней, падающих с неба. Поэтому и встречаются в породах отпечатки существ, нигде на земле не живущих. Существа эти неземного происхождения. Если так, то разумно считать валуны посланцами небес… Однако наука нуждается не только в остроумной мысли, но и в точном доказательстве.
Выяснили геологи состав валуна, определили, из каких мест он попал сюда. Разглядели шрамы, царапины и вмятины на его гранях. Что дальше?..
Валун лежал уютненько на земле, дремал, а загадка, которую он загадал ученым, никак не решалась. Не потому, что не было ответа, а потому, что ответов было слишком много. Выбрать из них единственно верный не удавалось.
Надо было отступить, искать какие-нибудь иные подходы к истине.
В науке нечто подобное происходит обязательно. Редко кто-нибудь нарочно ищет и открывает новые подступы к старым загадкам. Обычно все получается само собой, порой неожиданно. Всем известно, как много открытий совершалось случайно. А ведь когда постоянно происходят счастливые случайности, стало быть, есть тут закономерность.
Никакая научная идея не живет, подобно Робинзону, на необитаемом острове. Вокруг возникают, развиваются и угасают другие идеи, вовсе на нее не похожие. Но время от времени пути их перекрещиваются. Как бы сливаются воедино два ручья. Получается новый, более глубокий поток научной мысли.
Пока мысли геологов вились и сталкивались над бродячими каменьями, появились в геологии новые идеи, на первый взгляд очень далекие от проблемы валунов. Они относились к палеонтологии — науке о древней жизни.
Изучение окаменевших остатков животных и растений долгое время не давало никаких научных результатов. К этому занятию относились примерно так же, как относятся сейчас к поискам красивых голышей на пляже или причудливых корней в лесу. Отпечатки и окаменелости объясняли обычно «игрой природы».
Однако к концу XVIII века, когда начались споры вокруг валунов, стало ясно, что ископаемые остатки рассказывают о давней истории Земли. Понять этот рассказ не просто. Ученые, как бы постигая буквы и слова незнакомого языка, учились разбираться в таинственных «письменах».
Человеком, сумевшим постичь грамматику этого «языка», был Жорж Кювье. Он изучал анатомию животных. Его интересовало не только строение отдельных косточек, особенности скелета или форма зубов. Он видел, с каким изумительным совершенством устроено каждое животное. Можно — хотя и грубо — сравнить живой организм с хорошо отрегулированными часами. Все детали точно пригнаны, связаны между собой. Хорошему часовщику достаточно показать одно колесико, одну пружину — и он сообразит, к какому виду часов они относятся.