Лазарь покатал травинку во рту и внезапно улыбнулся:
- Что ж… прошло, так прошло. – Одним гибким движением змей оказался на ногах и от души потянулся, не обращая внимания на каменные лица окружающих. – А коли я, хозяюшка, погуляю тут у тебя да сам погляжу, слова против не скажешь?
Девица сделалась похожей на статую. Ветер яростно рвал ленты в ее косах, серебряные звезды вспыхивали бледными пятнами и сразу гасли, и такие же холодные огни кружили в потемневших глазах дочери Святогора. Наконец она отмерла:
- Будь по-твоему, – слова, вроде бы негромкие, но тяжелые, упали на земли, словно камни. И над теремом опять затрещало, заскрежетало и грохнуло, будто припечатало. А девица, обернувшись, махнула широкими рукавами на все стороны. – Город мой – теперь твой! И все, что найдешь в нем, твое! Да будет так! Воистину, воистину, воистину!
По высоким стенам терема зашуршали осыпающиеся камни, и стделалось тихо. Застыл в неподвижности Властимир, и Лазарь рядом с ним стал похож на огромную черную тень.
- Не по чести это, – звенящую тишину прорезал недовольный голос Соболька. Я вздрогнула, стряхивая секундный морок, и торопливо сжала змеиную ладонь. Теплый, слава Богу, еще теплый!
- Не по чести, – повторил оборотень, ежась, но не опуская головы под тяжелым взглядом девицы. – Не один змей тебя спасал… пошто ему вся награда?
- Награды хочешь? – Девица слегка улыбнулась, и Соболек приободрился.
- По чести хочу… по справедливости!
Дочь Святогора кивнула, и у меня опять побежали мурашки.
- Да будет так! – Девица отступила на шаг и снова поклонилась, низко, до самой земли. – Благодарствую, добры молодцы, что от заклятья меня избавили. Ныне каждому из вас – честь по чести! Да только и вы не откажите, почтите меня, как заведено, батюшке моему Святогору Родовичу поклонитесь – честь по чести!
3.5
Эхо шагов отлетало от каменистых склонов, сплетаясь с жалобным плачем ветра. Широкие полосы орнамента перетекали с дома на дом, с крыши на крышу, с ограды на ограду, будто одна длинная лента, опутавшая город. Простые фигуры – круги, треугольники, прямоугольники, линии – а сколько разных мотивов, вариаций, узоров. Если присмотреться, то узоры складываются в картины: вот треугольные человечки бьют по земле мотыгами, вот они собирают камни… строят дома, роют туннели… водят хороводы вокруг огромной горы. Человечки похожи на глазастых большеголовых сов, и у всех, у мужчин, у женщин, волосы заплетены в три длинные косы. А я, наконец, вспомнила, кого они напоминают. Гмуры из Хвангурских гор, рудознатцы, кузнецы и ювелиры, почти, как гномы, но не совсем… выходит, раньше они жили здесь? Или их родственники? А вильнями, насколько я помню, у них именуются самые искусные мастера. И не зря, достаточно глянуть вокруг, чтобы это понять.
Камень в руках мастера мягок, словно глина. Из камня растут цветы, рождаются диковинные создания. Мастера обряжают гору в каменные доспехи и высекают лестницы, по которым звезды спускаются с неба. Семь звезд на семи холмах, а под холмами пляшут звери и птицы. Вот звезды превращаются в дев, и каждая ведет за собой семерых мастеров… прямо как сейчас.
Мы, конечно, не гмуры и нас не семеро, зато дева – один в один. Плывет лебедушкой над вымощенной серым камнем дорогой, тугие складки платья, и те почти не шевелятся. Только колышутся на ветру белые ленты с серебряными звездами.
За девой, почти наступая ей на подол, суетливо перебирает короткими ногами оборотень. Голова вжата в узкие плечи, опасения гнут спину, но надежда пока не позволяет отступить – если не на руку красавицы вместе с ее же сердцем и половиной царства в придачу, то хоть на какую-нибудь благодарность. И надежда эта гонит за белой девичьей юбкой, застит глаза, не дает приглядеться к домам, глухим и слепым, и улицам, по которым ветер носит сухие листья, черный дым от горящей реки и облака неразвеянных чар.
Я вздохнула, потирая зудящий нос. Ну, с Собольком-то все понятно, а что не так с братьями Еруслановичами? Этим что надо? Властимир шагает, как на битву – одна рука на поясе рядом с шипастой булавой, другая обмотана плащом, как щитом. Лазарь, наоборот, идет нога за ногу, только что не насвистывает. Холодный змеиный взгляд скользит по толстым дубовым ставням, намертво прибитым железными скобами, на окнах пустых домов. И задерживается на запертых дверях, плотных, окованных металлическими полосами, совершенно непрошибаемых с виду. И мыслит змей… надеюсь, не о том, как эти двери вскрыть? С него станется, мародера хвостатого.
Дорога изогнулась, и холм, казавшийся монолитным, разделился на две части, словно располовиненная сырная голова. По обе стороны каменного коридора виднелись ровные ряды круглых окон и дверей, обрамленных уже не орнаментом, а тонкими линиями высеченных в камне кругов. Чем-то они напоминали узор на моем обереге…