Богатырь поднял взгляд, и я поразилась, каким серым и изможденным сделалось его лицо. Глубоко запавшие глаза казались черными, без единого проблеска, волосы сосульками липли к впалым щекам. Как будто не спал он все эти три года, а долго и мучительно сражался и теперь вот-вот рухнет от смертельной усталости.
- Не беспокойся. – Мой голос дрогнул. – Это не для… него. Это для Ивана и Анны, ты их знаешь, они мои друзья. Я обещала им помочь.
Влес промолчал. Примолкла и я, экономя оставшиеся силы. Если сейчас он отвернется, ничего не сказав, придется сделать что-то совсем дурное. Например, вцепиться ему в ногу. Повиснуть на ней и висеть, и пусть попробует оторвать.
Властимир, наконец, отмер, отвернулся и взялся за седло. Подавив страдальческий стон, я принялась подниматься. Чистый белый двор, аккуратный тын с черепами, изба в нарядной снежной опушке – все потихоньку начинало водить вокруг меня хоровод. В центре круговерти был отчетливо виден лишь огромный черный конь с белой гривой и богатырь, садящийся в высокое седло. Нет, я не могу его так отпустить… Богатырь, чье лицо окончательно расплылось перед моими глазами, махнул рукой. И что-то небольшое темное, просвистев в воздухе, упало к моим ногам.
Кое-как я сфокусировала взгляд. Ага, баклажка.
- Прощай, Ягина Святогоровна, – долетело с высоты.
- Благослови тебя Вышний, Властимир Ерусланович, – перекрестив его, отозвалась ведунья. – Прощай и ты.
- За девкой гляди в оба.
Не обращая на них внимания, я очень медленно наклонилась, подняла баклажку и выдернула пробку. Мой нос давно превратился в сосульку, но его хватило, чтобы ощутить знакомую щиплющую свежесть и покалывание голубоватых искр, заплясавших над узким горлышком.
Забухали тяжелые копыта, заскрипели ворота, закрываясь и скрывая скачущего в темноту всадника, а я все смотрела на баклажку в своей руке, часто моргала и жалко морщилась, прикусывая сухие холодные губы.
- Ну, будет, – сказала Ягина. – Чего мерзнуть? Пойдем-ка, девица, в избу.
Я через силу кивнула, но вместо того, чтобы идти, вновь опустилась в снег и долго не хотела вставать.
1.2
Терапия ведуньи с многовековым стажем была простой и эффективной: попарить в баньке, накормить, напоить и спать уложить. В ту первую ночь я спала, как убитая, без снов, зато, открыв по утру глаза, ощутила, вместе со мной проснулась отбитая было тяга к подвигам. Точнее, к приключениям на одно место…
Встав перед хозяйкой, как лист перед травой, я со всей ответственностью заявила, что время не ждет, а моя подруга Анька – тем более. И нужно как можно скорее передать ей живую воду, пока эта чрезвычайно ценная жидкость никуда не исчезла, не вытекла и не испарилась. И я готова в путь – хоть пешком, хоть ползком, через снега, леса и веси, как только Ягина сжалится и укажет направление.
Ведунья, не перебивая, выслушала этот торопливый поток сознания, отговаривать не стала, но резонно заметила, что через снега и леса я далеко не уйду. Сама она по доброте душевной готова помочь и мне, и подруге, но ждет ответной услуги от меня.
- Хорошо, – в свою очередь не стала спорить я. – Как вы это устроите, и что от меня потребуется?
Глаза Ягины засияли, словно синий хрусталь.
- Да чего мудрить? Воду мой Черныш отнесет, а ты, девица, здесь останешься, по хозяйству мне поможешь. Вон, пряжи сундук напрясть нужно, вот и пособишь.
После этих слов дремавший у печи ворон и я встрепенулись и обменялись недоуменными взглядами. Черныш, еще больше растолстевший с нашей последней встречи, определенно видел свое зимнее расписание в ином ключе – никаких путешествий за тридевять земель в нем не предполагалось. Мне же идея отправить его курьером показалась весьма неплохой, вдобавок по-сказочному каноничной. Кто еще может принести героям живую воду, как не вещая птица? Анька должна оценить. Но вот напрясть целый сундук пряжи – это было как-то чересчур. Прялку-то я ни разу в руках не держала, да и видела до сих пор только в музеях.
Не обращая внимания на реющее воздухе сомнение, Ягина сходу развила хлопотливую деятельность. Зачем-то срезала у меня прядь волос, выцедила из пальца три капли крови, нашептала что-то над моей макушкой, потом надолго удалилась на свою отгороженную занавеской половину. Хрипло проскрипев что-то неодобрительное, ворон вновь погрузился в сон, а я надрала бересты с поленьев и принялась выцарапывать на них послание подружке. Это тоже оказалось нелегким делом. Не раз я замирала, в волнении обгрызая головку большой серебряной иглы, которую приспособила вместо писала, пыталась подобрать слова поубедительней и понимала, что у меня это не слишком выходит. Как объяснить женщине на сносях, что для того чтобы вернуть себе человеческий облик, ее любимый, отец ее ребенка, сначала должен умереть? Ненадолго, конечно, но от этого никому не легче. Да и нет стопроцентной гарантии, что все сработает, как надо. Я могу сказать, что все проверила на себе, но это опять будет не полной правдой.