Как назло, люди вокруг не заканчивались – постоянно кто-то либо шел навстречу, либо обгонял, а то и выскакивал наперерез. И, конечно, всем непременно надо было поздороваться – с Анькой, с семенящей следом Палагной, с Дуней, держащей ее под руку, со мной и даже с вороном, следовавшим за нами слегка сварливой тенью. Анька и ее спутницы принимались здороваться в ответ, величая каждого по имени, а то и отчеству, заводили разговор про житье-бытье, что-то обсуждали, о чем-то спорили, кому-то что-то поручали, а мне все чаще вспоминалась моя тихая пещера в Беловодье. Вот уж где были истинные покой и тишина…
Хотя чему тут удивляться? Город маленький, все друг друга знают, а новые лица всегда вызывают интерес. Мое-то уж точно вызывало – чай не каждый день из леса выходит незнакомая девка и оседает рядом с матушкой-царевной. Я прямо кожей ощущала чужие любопытные взгляды со всех сторон и изо всех сил старалась не ежиться.
- Кра-а! – недовольно прохрипел с забора Черныш, вызывая новый прилив раздражения.
- Ты-то хоть помолчи, - с досадой буркнула я. - Вещая, блин, птица…
Будь у него плечи, ворон наверняка пожал бы ими в ответ. А так только отвернулся и принялся любовно по перышку перебирать длинные перья. Вот уж кому плевать на этот мир и всех его обитателей с самой высокой колокольни… Уже пошел третий день, а напророченная им беда не спешила себя являть. Напрасно мы с Анькой обходили город под неусыпным надзором Палагны, напрасно вольная дружина пребывала в боевой готовности на городских стенах, в башнях и у ворот, которых в Вышеграде оказалось четыре, ровно по сторонам света, напрасно разведка топтала снег и лед окрестных лесов и озер… хотя, может и не напрасно. Кто предупрежден, тот вооружен – истина вечная и не теряющая актуальности.
Но конкретики все же хотелось.
- Может, все-таки пояснишь, что ты имел в виду? – сделав шаг к забору (а заодно подальше от чешущих языками женщин), тихо попросила я. – Ну, хоть намекни, чего и откуда ждать?
На пару секунд ворон перестал чиститься и отпустил на меня взгляд. В нем, как во взгляде нашей директрисы, читалось лишь одно: «Господи, что за идиоты меня окружают?».
- Ладно, ладно, - я примирительно подняла варежки, - ты один умный, а мы все дураки. Так объясни, пожалуйста, для дураков…
- Крррах! Кррра-а-ах! – раскатисто гаркнул ворон, вскидывая метровые крылья. Мол, чего не понятно-то?
- Кра-а-а-х! Стрра-а-х! – передразнила я с досадой. Разговор за моей спиной разом стих.
- Ой, спаси Вышний… — это, конечно, Дуня.
- Ой! - А это, похоже, Рыня. Красивый у нее голос, кстати. Ей бы в церковном хоре петь…
- Марина, не пугай народ! – А это уже царевна Анна.
Обернувшись, я поймала пристальный взгляд Палагны. Она ничего не сказала, но глаза бабки говорили сами за себя. Собственно, этих самых глаз она не сводила с меня вот уже третий день, как видно, в любой момент ожидая подвоха. Суровую старушку не смягчало даже то обстоятельство, что каждое утро я вместо со всеми обитателями царского подворья без пререканий шла в домовую церковь и чинно выстаивала утреннюю службу до конца. Святая вода и ладан, которыми меня упорно кропили и окуривали дважды в день, также не приносили результатов. Не знаю, что по мнению Палагны я должна была выкинуть: почернеть или побелеть, заговорить на неизвестном языке, начать изрыгать огонь или обернуться вороной и закаркать на пару с Чернышом – но бдела она за мной, словно матерый снайпер за белкой, выжидая момент, чтобы подбить ее, то есть меня, ровно в глаз. С одного выстрела и никак иначе.
Чувствуя себя под прицелом, я кашлянула и попыталась принять независимый вид. Выходило так себе… На мое счастье, в этот момент на городских звонницах ударили в колокола, и низкий, чуть дребезжащий звук раскатился над улицами до самых крепостных стен и дальше – в чистую озерную даль. Добрые вышегородцы неспеша крестились, привычно поднимая глаза к светлому небу, мои спутницы тоже подняли сложенные персты, а у меня неожиданно перехватило горло. Необъяснимое чувство стянуло грудь и тут же отпустило, а грызущее беспокойство как будто стало немного тише.
Колокола, меж тем, не унимались. Голосам их по звонкости, пожалуй, было далеко до валдайских, но этому городу, старому и молодому одновременно, приземистому, крепко вросшему в скалистый озерный берег, деятельному и работящему, эти голоса шли куда больше нежных малиновых звонов. Я сама не заметила, как вышла к небольшой деревянной церковки и остановилась перед отдельно стоящей звонницей, возле которой вдохновенно дергал веревки молодой звонарь. Закончил он столь мощным аккордом, что у меня внутри тоже что-то загудело, а, обернувшись, радостно крикнул мне: