- Честь тебе великая выпала – глянулась ты господину моему. Пойдешь к нему добром, али силой поволокут – тебе решать.
Переносица вконец онемела, и я отбросила подтаявший комок снега. Сколько времени прошло за этим монологом? Большун и Ярема должны были уже добежать… или еще нет?
- На людскую помощь не надейся, - упырица как будто читала мысли. – Им самим кто помог бы.
И вновь я удержалась, понимая, что лучше мне не оглядываться. Дружинники привыкли сражаться с нечистью, они смогут себя защитить. Пусть так и будет, пусть они спасают себя, а я уж как-нибудь… И город по-прежнему под защитой благословенных стен – они выдержали, они все еще стоят. Тоже хорошо.
- Погибнут, все погибнут. А кто живым останется, проклянет день, в который родился. – Упырица все так же стояла на берегу, не заходя на лед, но ее голос зазвучал прямо у меня над ухом: - Господин мой истребит всех, и стены их не спасут. Рухнут стены, и все дома, и крыши над головами. Темная сила навья войдет в город, отравит землю и воздух, задушит спящих, а бодрствующих изглодает до костей. Никого не пощадит, ни мужей, ни жен, ни детей, рожденных и не рожденных. Придет городу конец… хочешь такого?
Я стиснула зубы и промолчала.
Пусть говорит, что хочет, пусть угрожает, пытается поймать меня на страхе, на чувстве вины – все это не имеет значения. Договариваться с ней бессмысленно, темной силене нужны договоры, ей нужна я со всеми потрохами. Если бы она могла войти в город, то уже давно вошла бы. Но она не может и не войдет, она даже на лед не может сойти, как и ведущая ее мертвая колдунья, обреченная вечно кормить собой могильных червей. Они ничего не могут, потому что они слабее. И нас им не заполучить!
Упырица вздохнула печально, совсем по-человечески, снова прочитав ответ на моем лице:
- Отказываешься… пожалеешь еще. Что ж, быть по сему.
Она шагнула назад и пропала. А дымные черные жгуты взвились, растягиваясь и сплетаясь, вытянулись вверх огромной гибкой плетью и с высоты обрушились на озеро, сворачиваясь в гигантские кольца черного змеиного тела. Длинная шея изогнулась, тускло блеснули серебряные рога, и меня окатило волной колючей стужи. Шуба разом заиндевела, ресницы и выбившиеся из-под шапки волосы покрылись белой изморозью, нос сделался сосулькой, а я сама – снеговиком.
Но мгновением раньше вал холодного отчаяния и обреченности уже превратил меня в ледяную статую – за мной пришел Кощей! От него не спастись…
Змей повернул голову, глядя мне в глаза затянутым сплошной чернотой пустым тяжелым взглядом.
Это было странно, но я никак не могла отделаться от ощущения, что за этой темной непроницаемой стеной еще дышит что-то живое. Там, один в бесконечном мраке, все еще оставался Лазарь, я вдруг почувствовала это так ясно, как будто он сам глядел на меня сквозь тьму. Сердце непрошено скакнуло, но додумать я ничего не успела – огромная лохматая туша словно сгустилась из воздуха, с ревом обрушиваясь на змеиную спину.
Змей извернулся, и тут же сзади меня обхватили знакомые руки, оттаскивая прочь.
- Потерпи, - хрипло дыша, пробубнил над ухом Большун. – Скоро отогреем.
Мне хотелось запрокинуть голову, чтобы увидеть, наконец, что-то хорошее – его бороду, похожую на плотно свалянный войлок, красные от мороза щеки, теплые карие глаза… Но взгляд будто прикипел к трещавшему льду, на котором, выбивая фонтаны ледяной крошки, медведь бился со змеем.
Наконец мне удалось разлепить смерзшиеся губы:
- Погоди… это Топтыга?
- Царевич, - подтвердил Большун.
- Он же спал?
- Да, разбудила, видать, замятня наша.
Я помотала головой, чувствуя, как хрустит затекшая шея. А ведь всего-то простояла минут десять или двадцать неподвижно… Что уж говорить о медведе, проспавшем всю зиму? Выглядел Топтыга неважно, клочья свалявшейся шерсти так и свисали с запавших боков.
- Погоди, - я снова тронула Большуна. – Ему надо помочь.
- Идет подмога, не колготись.
- Нет! – Я выгнулась в руках дружинника и попыталась встать на ноги. – Ты не понимаешь… Иван с Кощеем не справится. Никто из вас не справится!
Страшный удар сбил медведя с ног. Перекатившись по льду, Топтыга было поднялся, но новый удар свалил его вновь, и холодное черное туловище стремительно обвилось вокруг мохнатого тела, превращая всклокоченную шкуру в ледяную корку. Гибкая шея описала в воздухе полукруг, и меня опять приморозили затянутые беспросветной темнотой неподвижные змеиные очи.
Не сводя с меня глаз, змей придавил когтистой лапой оскалившуюся медвежью голову и одним рывком оторвал ее прочь.
Тащивший меня Большун сбился с шага, остановился и закричал. Ему вторили голоса со стен и откуда-то со стороны – наверное, это спешила обещанная подмога. Хватка дружинника ослабла, я съехала вниз, задом на лед, и, суча ногами, отползла дальше в сторону. Уже там не без труда поднялась на ноги и повернулась к Большуну. Его всегда спокойное лицо было искажено, глаза как будто ослепли. Мне пришлось поднять руки и помахать, чтобы он меня заметил.