Пока жив был царь-батюшка Змиулан, сыновьям его Еруслану и остальным девяносто восьми братьям тоже жилось привольно да весело. Захотят – на одних соседей войной пойдут, захотят – на других. От восхода и до заката, от полудня до полуночи куролесили, никто унять не мог. Соседям такое скоро надоело, но против могучего царя-змея что поделаешь? Он любое войско хвостом сметет, любого богатыря на ладонь посадит, другой прихлопнет. Решили было асы ирийские со змеями замириться, сосватали Еруслану деву-красу из рода своего, но и тут оказия вышла – на деве Еруслан женился, а безобразить не перестал. И семейная жизнь у молодых не заладилась, и рождение сына ее не скрепило. В общем, раздор был всюду, куда ни глянь, и с этим надо было что-то делать.
Перво-наперво решили соседи извести царя Змиулана, мысля при этом стратегически – упадет сей столп, и царство его само рассыплется. Даром, что царь теперь им родственником заделался – родство родством, а война по расписанию. Как задумано, так и сделано. Извели царя хитростью да коварством, а после за сыновей его принялись – заступиться за них было некому, самим вертеться пришлось. Много ли мало ли времени прошло, лишились своих голов девяносто восемь змеевичей, один Еруслан остался, да и тому деваться стало некуда – обложили его со всех сторон.
Богатырь Еруслан, уж на что гордый да неуступчивый был, а пришла нужда – сам склонил шею перед Черным Камнем. На Сарачинский горе возле реки Смородины поклялся страшной клятвой отдать сына своего первородного злой силе навьей в вечное рабство, коли сам Чернобог вернет ему отцовское царство и власть. И как вымолвил он это, поднялся вдруг сильный вихрь, какого не видано, не слыхано, людьми старыми не запомнено, осыпало богатыря серым пеплом, и обернулся он змеем страшнее страшного, лютее лютого. И пополз змей к пресветлому Ирию, чтобы сына своего забрать и в пасть Чернобогу бросить…
* * *
Я сделала паузу, прочищая горло, и бросила взгляд на задумчивую Ягину. Она поняла меня по-своему:
- Ох, ты ж, страсти-то какие. Где ты, девица, таких сказок понаслушалась?
- То там, то здесь, – я неопределенно пожала плечами. – Но знаете, все говорят по-разному. К примеру, есть другая версия этой истории. Хотите послушать?
- Чего ж не послушать? Сказывай, Маринушка.
- Угу. Так вот, обернулся Еруслан змеем сильным да свирепым и пошел земли разорять…
* * *
Городов и сел пожег немеряно, людей погубил несчитано. Умаялся лютовать да лег в траву под горой отдыхать. А в ту пору шли мимо три русалки, три сестрицы-водяницы, одна возьми да и наступи нечаянно змею на хвост. Взвился Еруслан, девиц кольцами оплел аки удав, хотел до смерти задушить, но раздумал. И сказал им голосом человечьим: так и так, мол, отпущу живыми всех троих, пусть только одна из вас станет мне женой. Старшая русалка, девица нрава бойкого и смелого, сразу отказом ответила, средняя сестра, всегда себе на уме, ни да, ни нет не промолвила, а младшая, добрая душа, за других радея, только глаза закрыла и сказала: да.
Женился на ней Еруслан, а старших русалок прогнал с глаз долой. При живой жене, что по ту пору в Ирии за высокими стенами от мужа спасалась, женился Еруслан. Не для того женился, чтобы с молодой своей в чести и радости до конца жить, а для того женился, чтобы клятву черную исполнить. Вскоре затяжелела русалка, и нашла на нее тоска горше горького, словно чуяла она смерть неминучую. Стала русалка просить мужа сурового: позволь, дескать, с сестрами повидаться, соскучилась по ним, мочи нет. А Еруслан в ответ: поднимись на гору высокую, может, и увидишь кого.
Когда совсем невмоготу стало, поднялась русалка на гору, да с той горы вниз и упала. Одни говорят – своей волей шагнула в пропасть от жизни невмочной; другие скажут – муж подтолкнул. И правда, Еруслан по ней горевать не стал – вынул младенца из живота у мертвой да положил его на Черный Камень. Отдал сына злой силе навьей, чтобы вернуть себе власть и отцовское царство.
* * *
С прогоревшей лучины упал уголек и зашипел, оседая на дно корытца с водой.
- Вот такая сказка. – Поднявшись, я вытащила из пучка новую палочку и привычным жестом сунула в печь. – Уж не знаю, что в ней ложь, а что намек.
Ягина покачала головой:
- Больно сказки у тебя смурные.
- Так это не у меня. – Я воткнула лучину в светец. В тусклом свете глаза ведуньи заблестели влажным блеском. Неужели плачет? Не может быть. – Говорю же, услышала где-то и запомнила. А сейчас думаю, что это даже не сказка, а настоящая быль.
- Думаешь ты? – переспросила хозяйка.