— Мы вытащили ее, но состояние девушки по-прежнему тяжелое. — Хирург умолк, сложив перед собой сильные волосатые руки, на которых просматривался рисунок вен.
— Да не молчите вы! — Я подпрыгнул на стуле. — Что значит «тяжелое»?
Хирург не спешил. Он перебрал какие-то бумаги, сунул их в стол, снял очки, помассировал уставшие глаза.
— Сколько лет вашей дочери? — спросил он, не поднимая взгляда.
— Восемнадцать.
— Несчастная любовь?
— О чем вы?
Врач тяжело вздохнул и водрузил очки на нос. Поколебавшись, он объяснил:
— Ваша дочь выпила уксусную эссенцию. В результате — химическое повреждение желудочно-кишечного тракта, острая почечная недостаточность… Крайне болезненный способ самоубийства.
Жуткое слово резануло, как нож по живому. Я затряс головой:
— Нет, Юля не могла. Что вы несете! Это невозможно. Дочь радовалась жизни, строила планы, на днях ей выпала большая удача. Да она… у нее все только начиналось!
Гелашвили выдернул бумажную салфетку из коробочки, протер ею лоб и невнятно пробормотал:
— Издержки профессии.
— Ну, знаете ли, а это вас не каса… — Я осекся. Не помню, чтобы я упоминал о профессии дочери.
— Касается. К сожалению, чаще, чем хотелось бы. Я — хирург, и постоянно наблюдаю, как обрывается безмятежная жизнь. Человек не видит, не слышит, что рядом пропасть: шаг в сторону — и он в полете. Разобьется или выкарабкается… — Гелашвили изучил скомканную салфетку в руке, словно она символизировала то, во что превращается спокойная жизнь после опрометчивого поступка.
— Нет. Самоубийство исключено, — с обидой в голосе заявил я. — Так даже думать нельзя про нашу Юлю. Она, она… Вы ее совсем не знаете.
— Тогда ей кислоту подлили.
— Кто? За что?
— Я врач, а не следователь. Пострадавшую привезли из ночного клуба «Гонконг» на «скорой». Повезло, что вовремя. Мы успели многое, но внутренние повреждения достаточно серьезные.
— Где Юля? Я хочу ее видеть, — я вскочил на ноги.
— Сейчас нельзя, — жестом остановил меня хирург. — Девушка в реанимации. Она без сознания.
Я медленно опустился на стул.
«В реанимация, без сознания», — неужели эти ужасные слова о моей дочери? Какое, к черту, самоубийство? Еще вчера…
Да что «вчера», буквально сегодня вся наша семья была счастлива. Исполнилась многолетняя мечта — мы сменили тесную квартиру в пятиэтажке на новенький просторный таунхауз. Домик, как с открытки. Фасад из красного кирпича, словно перекочевал в Подмосковье из старой Англии. Перед входом лужайка и место для двух автомобилей, внутри два этажа с отделкой и дополнительный мансардный этаж. И это чудо недалеко от Москвы: пятнадцать минут по Новорижскому шоссе. Живи и радуйся!
Всего несколько часов назад, вечером, моя беременная жена Катя расхаживала в новом доме среди неразобранных вещей, святилась улыбкой и строила планы:
— Здесь будет детская, рядом с нашей спальней. Комната Юли подальше, чтобы не беспокоила малыша. Ой, еще столько надо купить, и мансарда не доделана. Хорошо, что кухню обставили и в гостиной есть диван, можно друзей пригласить. — Жена сложила руки на круглом животе и посмотрела на меня: — Юра, мы справимся?
— Конечно, я все рассчитал, — поспешил заверить я и бережно обнял жену сзади.
Мои ладони легли поверх ее рук, щека коснулась пышных каштановых локонов, взгляд опустился в треугольный вырез халата на округлившуюся грудь — и мне стало так хорошо. Поздняя незапланированная беременность возродила нежность в наших отношениях, размеренная жизнь приобрела новый смысл, появилось желание все поменять. Мы оба словно помолодели.
Рождение малыша — настолько сильный мотив, что за полгода я решил проблему с новым жильем и, помимо этого, настоял, чтобы Катя ездила на самом безопасном автомобиле. Пришлось взять еще один кредит, чтобы купить ей новенький «вольво».
Тогда на кухне я вдохнул родной женский запах, в котором преобладало пьянящее умиротворение, коснулся губами ее щеки и прошептал:
— Ты у меня такая, такая…
— Давай без этого, — вырвалась она из объятий. — Как ты не можешь понять, что я волнуюсь.
— Нет никаких причин для беспокойства. Ипотека на двадцать лет, проценты умеренные. На выплаты уйдет только треть моей зарплаты — нынешней, а со временем я буду получать больше. Нам хватит.
— Двадцать лет, — вздохнула Катя. — Нам по шестьдесят стукнет, когда мы расплатимся за дом. А еще кредит на машину.
— Не думай о трудностях, думай ребенке.