Я мотнул головой.
- Э… погоди. А почему к утру-то? Что же, он в лесу ночевать будет?
В лице тёти Люси что-то на миг изменилось, но, быть может, это мне показалось.
- Я сказала “к утру”? - удивилась она. - Да нет, к вечеру, конечно. Разве, может, припозднится…
В чугунке оказался невообразимый деликатес из нежнейшего мяса неопределимой принадлежности, картошки, лучка и грибов. Вряд ли он имел имя в кухне от кутюр, но тётя Люся, как истый поэт кулинарии, готовила по вдохновению, никому не подражая и никогда не повторяясь.
- Не пойму, что это за мясо, - сказал я, уминая вторую порцию. - Не свинина, не баранина…
- А заяц, - тётя Люся улыбнулась. - Житья нет от них, от оглашенных. Участочек-то наш, за шоссе, помнишь? Так ведь зимой все яблони поточили, ироды - и нет на них погибели… В этом году лапником завяжу, пусть носы себе поганые поколют…
- Дядя Саша их из мести, значит? - рассмеялся я. - Он что же, охотником заделался? Ружьё завёл?
- Да нет, вроде, специально не охотится… если набегут только… где ему с ружьём-то, он и стрелять не умеет…
Надо же, подумал я. Как же он их ловит? Чудит дядя Саша. Капканы, что ли, ставит на огороде? Я решил расспросить его, когда он, наконец, вернётся из лесу.
После пира с зайчатиной я смог, наконец, передать тёте Люсе все приветы и подарки - опыт подсказывал, что до обеда она не стала бы меня слушать. Её привёл в истинный восторг маленький проигрыватель и пяток флешек, заполненных фильмами “про любовь” и “про смешное”, подобранными женой с учётом вкусов и пожеланий провинциальной родни.
- По телевизору смотреть нечего, муть одна, - рассматривая гаджет, жаловалась тётя Люся. - Сериалы про уголовников, и те еле ловит. Так и одичать недолго. Тут хоть посмеяться-то… Не забудь сказать спасибо Вере, уважила…
И был милый вечер с чаем, феноменальным малиновым вареньем и каким-то забавным фильмом, который тётя Люся заставила меня посмотреть из солидарности с жителями провинции. Потом меня уложили спать на старый диван в гостиной, пухлый, как сдобная булка.
Почему-то вдали от Питера засыпается очень быстро. Воздух, слишком чистый для жителей мегаполиса, опьяняет, как алкоголь. Я отключился, как только лёг, успев подумать, что дядя Саша и впрямь припозднился…
Проснулся я от возни в прихожей.
Уже светало, но рассвет ещё едва серел; комната полнилась той бледной мутью, какой, почему-то, никогда не бывает в питерском жилище - только в деревенском доме или вот такой провинциальной квартирке. Я услыхал голоса и понял, что вернулся дядя Саша.
- Спит? - спрашивал дядя Саша, умеряя профессиональный грузчиковский бас.
- Спит… тихо ты, не греми. В ванну залезай давай, несчастье моё… да не бросай ты на пол, мне потом паркет будет не оттереть… на газету положи.
Это было так странно и таинственно, что я встал, будто загипнотизированный, приоткрыл дверь и выглянул в прихожую.
Дядя Саша возвышался посреди неё, совершенно голый, но настолько грязный, что выглядел почти одетым. В зеркале отражалась его небритая и окровавленная физиономия с кроткими и, пожалуй, виноватыми глазами. Грязная и окровавленная одежда валялась кучей на подстеленной тётей Люсей газетке. Рядом с одеждой лежало ещё что-то, большое, кровавое и бесформенное.
- Бог мой, - вырвалось у меня. - Дядя Саша, что случилось?! На вас что, напали? Помочь?
Дядя Саша страшно смутился, протянул руку, смутился ещё больше, попытался обтереть её о страшно грязное бедро, протянул снова.
- Привет, Славик, - пробормотал он, едва не плача от смущения. - Да не, я тут… По болотине пришлось… Помыться вот надо… Мы сейчас… Люсь, поставь чайничек… и глоточек бы…
- Глоточек ему, - беззлобно проворчала тётя Люся. - Иди мойся уже! Вон, пол изгваздал…
Дядя Саша скрылся за дверью в совместный санузел. Тётя Люся сгребла тряпьё, бывшее, по-моему, спортивным костюмом, майкой и трусами, грязное, как последняя половая тряпка и разодранное по всем швам, и принялась деловито запихивать его в полиэтиленовый пакет для мусора.
- Тёть Люсь, - сказал я, чувствуя зверскую неловкость, - может, скорую вызвать? Или милицию?
Она посмотрела на меня потрясённо.
- Зачем это?
- Ну… - растерялся я вконец. - На дядю Сашу ведь это… напал кто-то…
И тут я опознал окровавленный шматок на газете.
Это был зверски убитый, прямо-таки растерзанный заяц, вернее, его полурасчленённый труп без головы и части шкуры.
Дикая сцена кровавого сражения дяди Саши со свирепым зайцем вызвала у меня приступ неудержимого хохота, который пришлось маскировать икотой.
Всхлипывая, я отследил, как тётя Люся взяла останки зайца и понесла их на кухню, будто это была потрошёная курица, добытая в магазине.
Я пошёл за ней. Она положила зайца в раковину и взглянула на меня устало и печально.
- Никто не нападал, - сказала тётя Люся, прислушиваясь к шуму воды в душе. - Просто Саня… как это называется… вероволк. Не хотели тебе говорить, но что тут будешь делать…
Признание это было сделано тем тоном, каким немолодые жёны сознаются, что их мужья в последнее время, к сожалению, зашибают.
Наверное, надо было ужаснуться, но на меня снова напал приступ неуместного хохота. Теперь для его сокрытия я закашлялся. Я не усомнился. Я просто не мог понять, что подразумевается под “вероволком” и как к этому относиться.
- Простыл, что ли? - поинтересовалась тётя Люся заботливо.
Мне стоило большого труда взять себя в руки.
- Нет, ничего… а давно дядя Саша…
- Уже года три… ты сядь, - тётя Люся поставила чайник, вынула из шкафчика бутылку своей фирменной клюквенной наливки, начала расставлять чайные чашки. - Как свекровь померла, в тот год. Весной. Да ты не бойся, все знают. Вон, даже начальство его в курсе, отгулы даёт, чтоб поправился.
Она как о запоях, снова подумал я.
- Только вот говорю-говорю обалдую, чтобы одежду снимал - нет! Стесняется. Ну и пожалуйста. Когда это лезет из него, он всегда одежду в клочья рвёт, да ещё, бывает, “молнией” и поцарапается, - огорчённо продолжала тётя Люся. - Я ему говорю: ты в свои дни заранее иди в лес и разденься, а он забывает, что ты будешь делать… костюм почти новый был…
- На зайцев охотится? - вырвалось у меня.
Тётя Люся кивнула.
- Тебе как, покрепче? А с клюковкой - плеснуть? Я ему запрещаю в городе это самое - иди в лес, говорю. А то он у соседей собаку порвал, тогда ещё, когда не умел толком… как перед людьми было неудобно! А если бы укусил кого?
- Ну что ты! - сказал я прочувствованно. - Дядя Саша? Укусил бы?
- Оно да, конечно, - продолжала тётя Люся, накладывая в вазочку варенья. - Он смирный. Но вот на собак раздражается больно. Поэтому я тебе и не велела Бубку привозить - а разорвёт, не дай Бог? У него эти дела обычно за три дня проходят, но бывает, и четвёртый захватит. Видишь, как нынче надолго загулял…
Я хлебнул чаю с клюквенным привкусом, чувствуя, как заходит ум за разум.
Дядя Саша появился из ванной в старых спортивных штанах и футболке, чистый, выбритый, с растерянной и виноватой улыбкой. Выглядел он просто шикарно: его могучее тело могло принадлежать тридцатилетнему мужчине, глаза блестели, а в волосах исчезли равно и седина, и намечающаяся лысина. Он взял табуретку из прихожей, сел в крохотном коридорчике и выпил половину громадной чашки одним глотком.
- Вот такие дела, Славик, - сказал он, кося в угол.