Его род аль-Арайми был из племени бедуинов-полукочевников. Это племя проживало на востоке Омана, за Суром, в бесплодной холмистой местности, находя прибежище в деревеньках, раскиданных по оазисам и берегам пересыхающих рек. И все же некоторые люди из этого племени, в том числе и семья Камиса, жили неплохо, занимаясь торговлей и другим прибыльным бизнесом. Однако основная часть племени как кочевала, так и кочует. Зимой, с приходом северо-восточных муссонов, соплеменники Камиса направляются на побережье, где занимаются рыболовством, добывая акул, тунца и макрель. Они проводят время на берегу до смены ветра на юго-западный, который приносит штормы, делая рыбный промысел невозможным. В водах, где бедуины ловили рыбу вплоть до XIX столетия промышляли пираты, нападая на своих быстроходных суденышках на торговые корабли. Возможно, что и предки Камиса-флотского занимались пиратством. Да и сам Камис, облачи его в пиратский тюрбан и набедренную повязку, мог бы сойти за форменного корсара. У Камиса была типично арабская внешность: продолговатая голова с волнистыми волосами, черные миндалевидной формы глаза, небольшой нос с горбинкой, полные губы и начинающаяся со скул черная борода. Изображения таких лиц можно найти вырезанными на камнях саблями Южной Аравии, где, по преданию, располагалось легендарное королевство Офир и находились земли царицы Савской.
Еще один офицер оманского флота стал членом моего экипажа. Звали его Мусалам. Это был красивый молодой человек тихого нрава, живший в Сувайке, небольшом городке севернее Маската. Оказалось, что он — племянник того старика, которого во время своего первого приезда в Оман я застал за изготовлением шаши. Мусалам, придя наниматься на мой корабль, привел с собой трех человек, своих земляков, державшихся поодаль, пока Мусалам со мной разговаривал. Я спросил у него, знают ли эти люди морское дело. Он уверил меня, что знают, ибо занимаются рыбным промыслом, а случалось, совершали и дальние переходы на корабле. Ответ мне показался расплывчатым, и я спросил, почему эти люди хотят отправиться в плавание.
— Они сейчас безработные, — сухо пояснил Мусалам и подозвал земляков.
Один из них — темнокожий, высокий и худощавый, — производил впечатление вялого, апатичного человека, чему способствовал небольшой физический недостаток: один его глаз был постоянно полуприкрыт, что придавало лицу сонное выражение. Не украшала этого земляка Мусалама и замызганная дишдаша. Удивительно, но звали его Джумаил, что значит «красивый».
Другим земляком Мусалама оказался широкоплечий приземистый человек, чья походка вразвалку и большие волосатые руки, по всей видимости, привыкшие к веслам, выдавали в нем моряка. Звали его Абдулла.
Третий был старше всех. Опрятно одетый, с точеными, почти аристократическими чертами лица, он держался с достоинством, как опытный человек, повидавший немало в жизни. Звали его Джумах. Он оказался профессиональным моряком, неоднократно ходившим на дау в океанское плавание. Когда я спросил у него, почему он стал моряком, Джумах пояснил, что у него не было выбора. Он происходил из бедной семьи, жившей в прибрежной деревне, и, когда ему представился шанс заработать, устроившись матросом на дау, он, не задумываясь, воспользовался этой возможностью (без денег он не мог даже жениться). Правда, даже найдя работу, он всего лишь питал надежду, что, если рейс окажется прибыльным, капитан с ним рассчитается. И все же море кормило его, хотя он уходил в каждый рейс не только не заключив контракта с судовладельцем, но даже не обговорив свое жалованье, надеясь лишь на милость Аллаха.
Джумах оказался настоящей находкой, кладезем знаний о традиционных путях арабского мореплавания. Правда, он редко высказывался по поводу управления кораблем по собственному почину, но зато, когда его спрашивали, всегда давал дельный совет. Он знал особенности оснастки и проводки снастей, знал, как ставить и убирать паруса и, как показало плавание, не терялся в критических ситуациях. За свою жизнь он немало поплавал: неоднократно ходил в Индию и Восточную Африку, а Персидский и Оманский заливы были для него родным домом. Сколько ему лет, Джумах точно не знал, поскольку он родился в то время, когда акты гражданского состояния в Омане не составлялись. Он говорил, что ему между сорока и пятьюдесятью, но мне казалось по его внешнему виду, что ему перевалило за пятьдесят. Однако, несмотря на свой возраст, Джумах был коммуникабелен и активен, сохранив в душе чаяния и порывы двадцатипятилетнего человека. К тому же он оказался балагуром и остряком и в свободные от вахты часы развлекал товарищей по команде шутками и доброжелательными остротами, а плутовской взгляд придавал ему сходство с озорным эльфом. Джумах нередко вспоминал свою молодость, сожалея о том, что традиционные арабские парусники ушли в прошлое. Последние пятнадцать лет он провел в своей деревеньке. Услыхав о «Сохаре», Джумах решил наняться на судно и отправиться в далекий Китай, где ему не доводилось бывать. Дома его ничто не удерживало: дети выросли, и семья могла обойтись без него. Жизнь на берегу ему приелась, наскучила, его тянуло совершить еще одно путешествие, вернуться к старой привычной жизни. Противиться «зову моря» Джумах не мог.