Возле роя самцов все время крутятся неутомимые стрекозы, описывая круги, лихие повороты и замысловатые петли.
Кормятся комариками?
Нет, крохотные комарики не нужны крупным хищницам; ни одна стрекоза не влетает в рой, не нарушает его строя, не прерывает нежной песенки, и вместе с тем он чем-то их привлекает. Они не покидают роя ни на минуту, вертятся возле него почти рядом, отлетая лишь на мгновение в сторону. Рой — будто центр боевых полетов воздушных пиратов.
Непонятно ведут себя стрекозы. Я вижу в этом одну из бесчисленных загадок моих шестиногих приятелей, и сразу же зарождается разгадка маленькой трагедии. Но нужно вооружиться биноклем и, соблюдая терпение, много раз проверять, чтобы окончательно убедиться в предположении.
В бинокле весь мир сосредоточен на маленьком кусочке неба. Все остальное отключено и как бы перестает существовать. Да, я вижу маленьких комариков; несмотря на буйную пляску каждого пилота, различаю их пышные усы; вижу и большеглазых хищниц-стрекоз. Они жадно хватают кого-то побольше, направляющегося к рою, без пышных усов. Сомнений нет! Разборчивые кулинары охотятся только на самок комариков, привлекаемых песней самцов. Только они, крупные и мясистые, их лакомая добыча.
Как бы то ни было, рой неприкосновенен: он служит приманкой, возле него обильно пропитание. И эта охота стрекоз, и песни самцов, видимо, имеют давнюю историю.
Спадает жара. Ветер чаще приносит прохладу реки. Смолкают цикады. Неуверенно защелкал соловей, прокричал фазан. Пора трогаться в путь. В последний раз я прислушиваюсь к тонкому звону комариков, и мне чудится в нем жалобная песня тысяч самцов, бездумно влекущих на верную погибель своих подруг.
Прошло более 10 лет с тех пор, как я был в этих местах. Я хорошо помню, что тогда крики фазанов неслись со всех сторон. Особенно рано утром они затевали что-то подобное многоголосой перекличке. Ночью истошными голосами кричали косули. Всюду попадались лежки кабанов, и местами земля была взрыта ими: звери лакомились личинками хрущей — злейшими врагами леса. Виднелась молодая поросль ясеня.
Сейчас почва под деревьями вытоптана коровами. Здесь была зимовка скота. На уплотненной скотом почве плохо росли деревья. Нигде не было видно следов кабанов, не слышались крики косуль, не взлетали из-под ног яркие петухи-фазаны.
Прилегающая к реке пустыня, особенно пойма реки Чарын, настолько сильно вытоптана, что представляет собой совершенно голую площадь, лишь кое-где покрытую кустиками ядовитых солянок, не поедаемых животными.
Ботаник Э. Л. Березин, изучавший реликтовый ясень, пришел к неожиданному и тревожному выводу. Сейчас изменился гидрологический режим реки, почва стала усиленно засоляться. Выпас скота ведет к уплотнению почвы. В обмелении реки немалую роль сыграли нерациональные рубки елового леса в верховьях Чарына. Затормозилось естественное восстановление ясеневой рощи. Очевидно, необходим строгий заповедный режим.
Недалеко от реки в лёссовой пустыне, покрытой редкими злаками и светлой полынью, среди бугров с темными тамарисками я заметил колонию пустынных мокриц. Их жизнь гораздо сложнее, чем у тех мокриц, которых мы часто видим в сырых местах наших домов. Норки их встречались на каждом шагу. Тихие, мирные, спокойно семеня коротенькими ногами и слегка размахивая усиками, они, казалось, были рады тому, что еще утро и солнце только вышло из-за горизонта. Весной, это я хорошо знаю, их общество состояло из неполовозрелой молоди, разбившейся на пары. Каждой паре полагалось строить свою собственную норку.
Сейчас весна давно миновала, пустыни отшумели песнями жаворонков, земля не раз сменила яркий покров разных цветов, все выгорело, высохло, превратилось в сухие стебли, колючки, и только полынь по-прежнему зеленела и источала терпкий аромат.
Пустынные горы Богуты розовеют под лучами восходящего солнца, открывая синие ущелья, над ними загорается одинокое облачко, заночевавшее у самой высокой вершины. Свежо, и не верится, что днем будет царить иссушающий зной и яркий блеск солнечных лучей.
Между кустиками полыни на чистых площадках всюду видны небольшие, размером с чайное блюдце, желтые кучки земли с маленьким входом в норку посредине. Каждая кучка сложена из мелких почвенных цилиндриков — свидетельство тяжкого труда мокриц: чтобы углубиться в землю, они смачивали ее слюной, глотали и только тогда, пропущенную через кишечник, выбрасывали наружу. От тяжкой работы сильно тупились челюсти, снашивался хитиновый костюм. Поэтому жители подземелий и сходились попарно еще в юности, чтобы, построив собственную норку, сбросить с себя потрепанную юношескую одежду с негодными челюстями и, обновив ее, приступить к новой жизни.