На допросах с пытками и жестокими побоями он ничего не сказал. Ему предложили подписать "обращение" к населению края: мол, прекращайте сопротивление, усердно трудитесь во имя победы великого фюрера... Олекса только рассмеялся в ответ: "Такой ценой ни свобода, ни даже жизнь не покупаются!"
Тогда его повезли по селам и городкам края, показывали на площадях закованного в кандалы, со свежими багровыми шрамами на лице:
- Ваш "товарищ Олекса" в наших руках!
Ясно, чего добивались палачи - сломить волю к сопротивлению у населения, представить "доказательство" того, что якобы партийное подполье разгромлено, о чем они неустанно трубили во всех своих газетенках.
Однажды во время таких мучительных "смотрин" Олекса поднял над головой руки в кандалах, тяжело проговорил:
- Люди, меня они заковали, но ваши руки пока не в железе... Возьмите же в них винтовки!
Его жестоко избили, и прошло немало дней, прежде чем он смог подняться на ноги. Потом его привезли в тюрьму, куда оккупанты упрятали наиболее мужественных участников Сопротивления. Из окна одиночной камеры Олекса видел тюремный двор, на котором охрана выстроила заключенных.. Они стояли ровной шеренгой, некоторые, как и Олекса, в кандалах. Узники все были избиты, обессиленных поддерживали товарищи, многие были перевязаны грязными тряпками - бинты требовались солдатам фюрера.
Вдоль строя прохаживались охранники с овчарками, и только кованый грохот сапог нарушал тишину.
Олексу вывели из камеры и поставили перед строем. И он узнал сразу же многих в этой печальной шеренге, это были его товарищи по партийной работе, вожаки сельских партийных ячеек. Некоторым из них он когда-то давал рекомендации в партию. И они тоже узнали его...
- Марш перед строем! - скомандовал офицер. Рядом с ним вертелся переводчик из националистов.
Позвякивая кандалами, Олекса пошел по брусчатке.
- Товарищ Олекса, - одними губами шепнул один узник другому.
- Товарищ Олекса... - тихо пронеслось по рядам.
Олекса дошел уже до середины плаца, и здесь его остановили - лицом к лицу с узниками.
- Кто знает этого человека? - спросил громко офицер. - Опознавший опасного преступника получит двойной рацион!
Переводчик хотел перевести эти слова, но Олекса жестом остановил его:
- Этот господин спрашивает, кто из вас знает меня? - Он перевел вопрос, сделал паузу, продолжил: - За это обещают двойную пайку...
Узники молчали.
- Еще раз спрашиваю: кто знает этого человека?
Переводчик на этот раз торопливо сыпал словами - он заметил гневный взгляд офицера, когда прошлый раз замешкался. И, выслуживаясь, выкрикивал уже по собственной инициативе:
- Вы же все знаете его! - Националист подбежал к одному из узников:
- Может, и тебе он неизвестен? - Он ткнул пальцем в грудь его соседа: - И ты его первый раз видишь, да? Будто и не заседали на одних и тех же коммунистических сборищах?
- Спасибо вам, товарищи! - поблагодарил Олекса. - Эти, - он указал на своих палачей, - знают, кто я. Поэтому советую: кто очень ослаб опознайте меня, может, пайка хлеба спасет от смерти...
- Увести! - яростно завопил офицер. - Всех лишить воды и пищи на двое суток.
- Держитесь, братцы! - проговорил Олекса и медленно пошагал к кованым дверям тюрьмы.
Он прошел тяжкую дорогу свою до конца.
Судили его хортисты в Будапеште...
"...Военный суд присудил меня к смерти. Эти строки
пишу за несколько минут перед смертью".
- Вам сообщили приговор? Предупредили, что он окончательный и обжалованию не подлежит?
- Сказали...
- Вы имеете право на последнее желание, - цедил полковник, председатель военного суда. - Просите... Разумеется, кроме жизни. Впрочем...
- Нет! - резко прервал его Олекса. - Я не буду ни просить, ни тем более вымаливать помилование, слишком грязную цену мне предлагали уже не раз за возможность жить дальше.
- Так что же вы хотите? - со скрытым интересом спросил полковник.
- Прикажите дать бумагу и карандаш - хочу написать родным, попрощаться с ними.
- В письмах вы не имеете права сообщать о ходе суда и обвинениях против вас.
- А разве состоялся суд? - с иронией спросил Олекса.
- Не будем об этом, - побагровел полковник. - Разумеется, вы можете сообщить, что казнены...
- Благодарю вас. Это случится завтра? Не беспокойтесь, особой тайны вы не разгласите...
- Утром... Что еще?
- Хотел бы попрощаться с Золтаном Шенгерцом, - сказал Олекса.
- Вас судили венгры, и последний человек, с которым вы хотите увидеться в этой жизни, тоже венгр? - удивился полковник.
- Меня судили не венгры, а фашисты, - резко бросил Олекса. - А венгры... Венгры не забудут мое имя. Я умираю и за их счастье...
- Откуда вы знаете, что секретарь ЦК Венгерской Компартии Золтан Шенгерц тоже находится здесь, в "Маргит-Керут"?
- Не будем задавать друг другу, господин полковник, скажем так, нескромные вопросы...
Полковник позвонил в колокольчик...
- Увести! - приказал конвоирам.
Свидание Олексе он разрешил...
Одновременно распахнулись две противоположные двери, и в камеру вошли Олекса и Золтан, шагнули, загремев кандалами, навстречу друг другу.
Обняться они не смогли, их разделяла решетка.
- Благодарю тебя, товарищ Олекса, за возможность попрощаться. Не держи зла на землю, на которой примешь смерть.
- На этой земле мы боролись вместе, плечом к плечу, товарищ Шенгерц, - ответил Олекса. - И оба любим ее одной любовью...
Наступал рассвет. Последний рассвет в жизни товарища Олексы, 3 октября 1942 года.
Было 8 часов утра, но лучи солнца еще не пробились на широкий квадрат внутреннего двора будапештской тюрьмы "Маргит-Керут". Тихо и пустынно пока еще было, лишь у виселицы на помосте озабоченно суетились палачи: прикидывали, правильно ли, точно под петлей, стоит табурет...
Потом вышел военный оркестр. Его вел молоденький офицер в очках, по внешнему виду - из штатских, недавнего призыва.
На решетках тюремных окон появились ладони - узники по тюремному телеграфу узнали, что происходит во дворе, и, хватаясь за узлы решеток, пытались дотянуться до окон, попрощаться с товарищем Олексой.
Приблизились к виселице начальник тюрьмы, священник, врач в военном мундире, какие-то люди в штатском.
Палачи стояли в сторонке от них, возле виселицы. Их было двое.
Охрана вела Олексу по переходам тюрьмы. Он шел - руки за спину, твердо. И камеры, мимо которых он проходил, откликались грохотом - это заключенные били в двери кулаками, всем, что было под руками.
И узники прощались с товарищем Олексой...
На чешском:
- Прощай, Олекса!
На венгерском:
- Прощай, товарищ Лекса!
На словацком:
- Карпаты у нас одни, и свобода у нас одна! Коммунисты умирают, чтобы жил народ! Прощай...
На немецком:
- Прощай! Смерть фашизму!
На украинском:
- Прощен будешь, Олекса! Мы победим!
- Прощай...
Его поставили у помоста с виселицей. Олекса поднял голову, увидел петлю, и за нею на голубом небе облака, они легкие, вспененные, плыли на восток, и показалось ему на мгновение, что это родные Карпаты...
Виселицу квадратом оцепили солдаты - гонведы, карабины на руку, с примкнутыми штыками, лезвия штыков - в одну точку, к сердцу Олексы.
Начальник тюрьмы беспокойно оглядывался - он ждал еще кого-то. Наконец к группе палачей примкнул гестаповец - ждали его. И сразу заиграл военный оркестр, которым управлял молоденький венгерский офицер. На тюремном дворе неожиданно зазвучали звуки чардаша.
Олекса улыбнулся и взглядом поблагодарил музыкантов. Председатель читал приговор, но слов в вихре музыки не было слышно - только нелепо открывался и захлопывался мясистый рот.