Глупая девчонка плакала днями напролет. Оно и понятно, мать уязвила ее девичью гордость. Но золотая слезинка не выкатится, а поумерить спесь никогда нелишне. Правда с того дня она ни разу не притронулась к еде, но и это не проблема – сбросить пару килограммов перед свадьбой никому еще не мешало, за то не огорчит мужа излишним весом. Были бы кости – мясо нарастет, успокаивала себя мать, когда ей казалось, что она в чем-то перегибает палку.
Сидя на подоконнике Софья слепо смотрела в плачущее окно. Ее слезы уже давно кончились. Прошло больше недели с того памятного дня, но за эту неделю все в этом мире стало во сто крат хуже. За то, что она раз не ночевала дома, мама стала относиться к ней, как с блудницей. Она постоянно стыдила дочь, а разговаривала с ней только тогда, когда это было необходимо для нее самой. Френка она видела только однажды в воскресенье, и в тот день он сказал ей только одно, что ждет от нее раскаяния и подробных объяснений, ее тогда чуть не стошнило в машине. Теперь, когда она оказалась пленницей в своем собственном доме, она очень жалела, что сдержала рефлекс, и этого не произошло, сейчас бы она имела хоть малое утешение.
От голода лицо ее осунулось, а от нехватки свежего воздуха приобрело землистый оттенок. От ежедневных переживаний темные мешки легли у нее под глазами, а взгляд потускнел, стал мутным и напуганным.
Все это время она думала о нем. Просыпалась и засыпала она с мыслью о забавном парне, который так хотел увидеть ее снова. Только когда она вернулась домой, когда увидела знакомые лица мамы и Френка, только тогда она поняла, что она не меньше него желает этой встречи. Но теперь она знала, что без него ее жизнь никогда не будет радостной. Там в парке, когда она вышла за ворота, то невольно оставила там какую-то часть себя, и эта часть каждый день манила ее вернуться, манила ее все сильнее и сильнее, постепенно превращаясь в смысл жизни.
Она молилась. Долгими часами она лежала на полу рядом со своей кроватью и молила Господа о пощаде. Она устала молиться о новой встрече. Потом она перестала молиться о своей свободе. Затем она прекратила мольбы о его упорстве, и стала просить Бога, чтобы он забыл ее и не мучился. После этого ее вера угасла и уступила место всепоглощающему отчаянию.
На следующее воскресение, когда она ехала на собрание, то была похожа на бледную мумию. Она не отвечала ни на какие вопросы Френка, а только смотрела в одну точку впереди и безропотно выполняла все, что бы ей ни повелели сделать. Она послушно вставала и садилась, шла или останавливалась. Все движения ее были плавны, если не заторможены, а единственное проявление эмоций на какое она еще была способна, были тихие слезы, которые иногда скатывались по ее мертвенно бледным щекам.
В церкви она сидела прямо, неподвижно, и не моргая смотрела в сторону кафедры на протяжении всего собрания. Никто не обращал на нее пристального внимания, а со стороны она вполне могла сойти за весьма внимательного слушателя, а этого было достаточно, чтобы не привлекать к себе особенного внимания.
Но эта некогда такая живая и веселая девушка, в этот день ни о чем не думала, ничего не слышала и ничего не желала. С виду она была еще жива, но внутри уже умирала.
* * *
Ник забросил учебу. Приближался его последний экзамен, но он не мог теперь думать. За несколько дней его жизнерадостность переродилась в ждущую непоколебимую надежду. Каждый день, с раннего утра он тщательно приводил себя в порядок: умывался, брился, чистил зубы и, помолившись одной и той же молитвой, отправлялся в парк. Как на производстве он дисциплинировано отсиживал в беседке свои десять часов, всматриваясь сквозь пелену дождя в длинную аллею у прудика.
Он уже давно не обедал, потому что боялся пропустить то явление, ради которого приходил в парк, а когда возвращался в общежитие, то на ужин уже не оставалось сил. Он стал спать по двенадцать часов и, наконец, понял, что ослабевает. Это открытие убедило его каждый день по дороге в парк покупать себе булочку, но всякий раз он вспоминал о ней только вечером перед сном.
Такое неразумное поведение довело его до того, что он потерял счет дням недели и проспал в воскресенье до десяти часов. Когда же к одиннадцати часам он закончил свои утренние туалеты, то вдруг смутное предчувствие заставило его поинтересоваться у спящих соседей какой сегодня день. Сделанное открытие было чудовищным. Уже давно он определил для себя, воскресный день – Господу, и сегодня он впервые понял, что в своем безумии дошел до крайности. Чтобы хоть как-то исправить положение, он, не задумываясь, схватил Библию, к которой не притрагивался уже долгое время, и выскочил на улицу.