На деле же, поспешил спрятать раздраженный, недовольный взгляд в бокале, опустошая его небольшими глотками. Рассудив, что слово «понятно» или «сочувствую» будут звучать совершенно глупо, Хилсвальд предпочел промолчать, но бутылку и бокал все-таки отставил на прикроватную тумбочку.
Взглянув на него, девушка вновь коротко усмехнулась.
— Порой смотрю на всякую пьянь, не прими на свой счет, и думаю, как можно было такое полюбить? Для этого нужно быть полоумной… — вздохнув, девушка вновь взглянула на окно. — А потом вспоминаю свою мать, вспоминаю свою глупость и понимаю, что для этого нужно быть просто слишком мягкой, слишком доброй, слишком… близорукой.
Взъерошив волосы, девушка на минуту прикрыла глаза.
— А ведь раньше я была прелестной, кроткой овечкой, которых вы, мужчины, так любите. — бросила она.
По сути, образ «нежной, доброй и кроткой» с трудом вязался с нынешним характером девушки, но в этот раз она не задействовала свой актерский талант, говоря совершенно искренне и плевать, что собеседнику это не интересно, можно и в пустоту вещать.
Бэну было не просто не интересно слушать, а даже тоскливо. Когда своих проблем хватает, слушать про чужое горе становится дважды невыносимо. И то, что у кого-то хуже, чем у тебя, совершенно не радует и не утешает, а даже наоборот.
Недовольно скривив губы, Бэн саркастически приподнял бровь и тихонько хмыкнул.
— Даже не могу себе представить. — Хилвальд залез под одеяло и обнял подушку, предвкушая продолжение занимательного рассказа, под который ему, может быть, удастся заснуть.
По крайней мере, пока девушка говорила, его снова начало клонить в сон.
Тихо засмеявшись, понимая, что внимания ей не дождаться, девушка лишь устроилась удобнее. Разговаривать с самой собой было обыденным делм, а в этот момент хотелось просто выговориться, неважно с аудиторией или без.
— Я выросла в районе Поплар. Мать подрабатывала, где могла или играла на скрипке на улице. Не знаю, кем она была, но имела недурное образование, которое и передала мне. Когда мне было девять, она слегла, сгорев за несколько месяцев, как раз тогда в доме, где мы жили, появился новый жилец. Опустившийся врач. Не помню как, но он начал меня учить, привил любовь к медицине. Всё бы хорошо, но помимо учебы, мне нужно было зарабатывать. Увы, но я совершенно бездарна в традиционно женских профессиях. Играла на скрипке, но подавали ничтожно мало, а отец каждый раз злился, что не приношу ему на выпивку. Тогда я и в карман впервые залезла.
Усмехнувшись, девушка покачала головой.
— Весьма удачно, хотя было жутко стыдно. Меня уже скоро поймали, оказалось, это был главарь какой-то воровской шайки, но не наказали. Взяли в качестве… сотрудника в чистках домов. Так и выживала, даже скопила кругленькую сумму. Было стыдно, мать не так воспитывала. Но есть и не терпеть боли побоев отца хотелось больше… Всё шло так, пока однажды мне не опротивело. Я хотела жить честным трудом, хотела лечить людей, хотела быть врачом…
Глубоко вдохнув, девушка до боли закусила губу, на миг запнувшись.
— Перебралась поближе к Вест-Энду, завязала с «работой», благо проблем не возникло. Сняла комнату и решила попытать счастья в поступлении… Лучше бы этого не делала. Женщин-докторов не особо признают, меня и к экзамену не допустили, со смехом выставив за дверь. Помню, как была расстроена, помню, как шла, не разбирая дороги, в конце-концов столкнулась с кем-то… Если бы я могла заглянуть в будущее, бежала бы прочь, но тогда я была очарована прекрасным голосом и искренними голубыми глазами лорда Себастьяна Блэйка…
В это имя девушка вложила столько ненависти, боли, почти отчаяния, что голос сорвался на шепот, прерывая рассказ.
История, такая же как тысячи других историй. Глаза сами по себе закрывались, хотя Хилсвальд даже не пытался изобразить усиленное внимание. Просто старался не уснуть, чтобы не показаться совсем уж не вежливым. Выходило из рук вон плохо.
И только когда в рассказе прозвучало знакомое имя, Бэн встрепенулся и даже выбрался из-под одеяла, наконец-то заинтересовавшись рассказом.
— Блэйка, говоришь? — Бэнжамин хорошо знал этого типа. Отпрыск знатных кровей пошел ни в отца, замечательного старичка, половину денег вложившего в благотворительность, ни в мать, добрую женщину, которая в молодости, вероятно, была красавицей. Сейчас же оставалась симпатичной, для своих лет, пожилой дамой. А вот яблоко от яблони упало, как это бывает, очень далеко. Что и говорить, младший Блэйк был исключительным подонком.
— Почему вы — женщины, ведетесь на ангельскую внешность и слащавые обещания? — Хилсвальд откинулся назад, разлегшись на кровати звездочкой, устроив подушку под головой, приготовившись слушать дальше, теперь уже чуть более заинтересованно.