— Ты дура, Эрика Оуэн. Такая же дура, как была всегда. Только раньше ты была прелестна, а сейчас…
Брезгливое выражение лица, надменный взгляд глаз-льдинок лучше любых слов давал понять, что она – лишь мусор, сломанная кукла, потерявшая товарный вид.
— Макс действительно просит рассказать о его маме, а что я ему скажу, что она потаскуха, окрутившая меня ради денег? – едва не рыча от ярости, выплюнул он.
Не двигаясь с места, Эрика невозмутимо смотрела на него, лишь все больше бледнея от глухого гнева. Незаслуженные оскорбления болезненно били в точку один за другим, разрушая защиту, словно взрыв пороха, уничтоживший стены Клэркенвильской тюрьмы.
— Я действительно люблю своего сына. Своего, слышишь, твоим он никогда не был, он славный и ни капли не похож на свою мать. Но я готов пожертвовать им ради поставленной цели… - вкрадчиво продолжил он.
Впрочем, эти слова только стекали водой по стене защиты, не долетая к девушке. Губы мужчины медленно расползлись в ухмылке, самой гадкой, на которую он только способен. Запас любезностей был исчерпан.
— А впрочем, ты права, я солгал. Плевать я хотел на мальчишку. Он напоминает мне о тебе, и я с удовольствием его убью.
Не выдержал.
Довольно ломать комедию, пора срывать маски.
— А ты, Эрика, готова ли ты пожертвовать жизнью только что обретенного сына во имя спасения, всего-навсего мужчины? – скрестив руки на груди, мужчина с холодным равнодушием взглянул на девушку.
Ему было плевать на нее, ее чувства и все загубленные жизни.
Когда-то и Дьявол был ангелом, но ему подрезали крылья.
Значение имеет лишь месть. Темная, всепоглощающая, уничтожающая все на своем пути, не знающая границ и преград месть.
И ради этой мести он готов был врать, убивать, предавать…
— Так что, стоит ли одна жизнь другой?
Чуть приподнятая бровь, взгляд хищника, выслеживающего добычу.
— Приведи мне Хилсвальда, и я отдам тебе Максимилиана живым. В противном случае, получишь сына по частям.
Люцифер слишком любил Бога и пострадал от своей любви.
На губах девушки появилась усмешка. Безразличная, как у того, кто боли уже не чувствует, слишком много довелось перенести и новый удар почти незаметен. Усмешка становилась лишь шире.
О эти лицемерные слова о любви к ребенку, как глупо они звучали с его стороны, как дешево и бессмысленно…
Впрочем, окончание лицемерной ереси было резким. Слишком резким и слишком… Правдивым.
Где-то в глубине сознания еще теплилась надежда, что это лишь злобная шутка, но шутка превращалась в реальность.
Жестокую реальность.
Ногти вновь с силой впились в ладони, раня до крови.
Решение, выбор…
Весы, где туманный образ идет противовесом образу реальному…
— Я надеюсь, он убьет тебя… – едва слышно, почти обреченно, прошептала девушка.
Пустая бравада.
Голова Эрики медленно опустилась, под тяжестью понимания собственного проигрыша.
Чаша весов склонилась под туманными очертаниями ребенка.
— Неужели ты даже не поднимешь медальон и не посмотришь на своего сына? – издевательски протянул Блэйк, упиваясь своей победой. – И да, милая, не переживай, он будет умирать в муках, моля о пощаде.
Последние слова он процедил сквозь стиснутые зубы. Зло, безумно, глухо.
— А впрочем, какое тебе дело до того, кто относится к тебе не многим лучше, чем я. Ты для него - лишь одна из многих. – Прищурившись, произнес он, приблизившись к девушке так близко, что мог слышать ее дыхание. — Но ты ведь не так просто волнуешься о нем? Маленькая, глупая Эрика. Ты влюбилась. И в кого, в того, кто живет прошлым, в того, для кого ты никогда не станешь чем-то большим, чем просто досадной помехой.
Мужчина покачал головой, словно сожалея, что все так вышло.
— Приведи его мне! — резко бросил Блэйк, вложив в ее руку клочок бумаги, с написанным на ней адресом. — И, если он не придет, я убью тебя, а Хилсвальд даже не заплачет.
Не сводя взгляда, с по-прежнему растерянно неподвижной, девушки, Блэйк отступил назад.
— А сейчас, иди. Завтра в десять Бэн умрет, а вы с Максимилианом забудете все это, как страшный сон.
Девушка слышала голос мужчины, но суть произносимых им слов проносилась мимо сознания. Взгляд Эрики медленно скользнул к бумажке в ослабевшей руке. Строк уже не разобрать, да и не важно, это позже, а пока…
— Да, я всегда влюблялась не в тех мужчин. И, если уж я дура, тогда ты просто отвратителен и ни одна женщина в здравом уме и трезвой памяти тебя не полюбила бы… – Слова падали гранитом на мерзлую землю.