Хороший был парень Максим… Ну и хрен с ним… Кто–то, помнится, рассказывал, будто человек рождается с определенной программой. Вот Попов, например, чтобы изобрести радио, Эдисон — патефон.
Но для чего родился Иванов?.. Конечно, не для подделки накладных. Ведь в качестве программиста — Бог, поэтому, в принципе, программа должна иметь созидательный характер. Значит, цель жизни Иванова… кормить меня собой… В конце концов, ведь именно так и получилось! Чтобы не дать сгинуть в пути, чтобы я смог пройти эту долбаную тундру и, в конце концов, добраться до родного дома, прижаться к материнской груди…
Интересно, как там моя мама?.. Мама, мамуся, твой беспутный сын преодолеет все преграды и скоро припадет к твоим диабетическим стопам. Наверно, ты стала совсем старенькой? Потерпи, мамочка, еще немного. Теперь я уж точно отсюда выберусь!
Ну что могу сказать о тебе еще, Иванов? Если сделать попытку оценить тебя беспристрастно, — ведь нельзя забывать, что мы кунаки, — то все же вкусный ты был парень, мой дорогой Максимка–бухгалтер. Да будет тебе тундра пухом!.. Только, извини за откровенность, если бы у меня была хотя бы одна головка чеснока, тогда бы тебе цены вообще не было.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Родительский дом, начало начал…
На исходе одной из последних январских ночей, в прихожей небольшого старого дома на окраине Минска раздался одиночный, короткий звонок. Маргарита, жена брата Григория Григориади Василия, мучавшаяся бессонницей по причине неудовлетворенности вообще и порядком мироздания в частности, принялась энергично, с мстительным удовольствием расталкивать безмятежно спавшего мужа:
— Просыпайся, не слышишь что ли?.. Вот же сурок, тюлень несчастный! Звонит кто–то. Сразу не открывай. Спроси, что нужно?
Вася сел на кровати и потер слипающиеся веки. Не по возрасту стариковской походкой, подтягивая сползающие семейные трусы, пошаркал в прихожую.
— Кто?
— Это я, Гриша.
— Какой еще Гриша? — недовольно пробормотал Вася, хотя уже узнал брата.
Открыл. Братья неохотно обнялись. Они оказались близнецами. Только борода у Васи была обыкновенной, как у дворника, и не чувствовалось в нем даже ампера той звериной силы. Это был тихий, никчемный, состарившийся намного раньше срока алкаш. С серым от неумеренного потребления плохо очищенной водки лицом, бегающим от постоянного вранья взглядом, натруженными от работы за бутылку руками.
— Тебе же еще пять лет сидеть. Неужели амнистировали? — просипел он озадаченно.
— Да ну, дождешься от них. — Григорий ухмыльнулся. — Сбежал я. — По мордочке тихой водочной мыши пробежала тень тревоги. — Да не бойся — здесь искать точно не будут. Я ведь под чужим именем сидел. А соседям скажешь, будто брат из Москвы с заработков вернулся.
Карабас направился к двери своей бывшей комнаты. Вася придержал его за рукав:
— Там теперь мать, пусть спит.
— Родной сын вернулся, как это «пусть спит».
Пытаясь продемонстрировать неизбывность горечи своего сердца, Вася закатил под лоб квашеные глаза и тяжело вздохнул:
— Она тебя все равно не узнает.
— …
— Ты разве не в курсе? — удивился Вася. — Я ведь писал, что после инсульта мать парализовало.
— Как я, по зоне Андрон Копытов, мог получать письма на Григория Григориади? — несколько обескуражено пробормотал, приготовившийся к материнским объятиям беспутный сын.
Отстранил близнеца, и все же прошел в комнату. На кровати лежала старуха, с первого взгляда даже показавшаяся ему незнакомой. Скорее похожая на покойницу, чем живую. Григорий с печалью всмотрелся в ее восковые подтаявшие черты. И все–таки это была она. Мама!
«Ну что же ты так не вовремя? Кто теперь будет готовить мои любимые вареники с картошкой и салом?» — мысленно упрекнул ее Григорий.
Раздраженно хлопнул дверью и направился к двери другой комнаты, но Василий опять мягко придержал брата:
— Там Гоша и Антоша, — сказал он умиротворенно.
— Какие еще Гоша и Антоша? — возмутился Григорий, и глаза его по–волчьи полыхнули. — Я знаю только одного Гошу — кидалу с авторынка, и одного Антошу — домушника с Грушевки. Что они здесь делают?
— Да это же дети мои. Я ведь писал.
— Опять двадцать пять! — пробормотал Григорий злобно. — Писал он — писатель… В моем собственном доме…
— Сейчас Маргарита постелет тебе в курятнике. — На лице Григория вспыхнули багровые пятна. — Ну, не кипятись, — испугался Вася. — Кур там давно нет. А завтра что–нибудь придумаем.