Мы учились вместе с третьего класса. Никита увидел меня первого сентября и немедленно влюбился. Почему – не знаю, может быть, потому, что я была единственная из всех рыжая. Как-то так вышло, что до тех пор он не видел рыжих, – во всяком случае, так близко. Позже он признался мне, что просто глаз не мог отвести от моей пламенеющей гривы. Его влюбленность прошла все положенные стадии – от подножек и дерганья за косички до записок, провожаний и приглашений в кино. Но... не нравился он мне. Ну вот не нравился – и все. Я добросовестно старалась вылепить из всего этого дружбу. Разумеется, без особого успеха. С кем я со временем подружилась – так это с Никитиной сестрой Люсей. Но это отдельная история... Тут крылась одна из причин, по которой я еще в школе была с ним мягче, чем следовало, невольно вводя его в заблуждение. Никитины родители погибли в автокатастрофе, когда он был совсем маленьким. Разумеется, об этом стало известно на следующий же день после его прихода в нашу школу. Одна учительница сказала другой, кто-то услышал... В школах такая информация распространяется с поразительной быстротой. Меня все это потрясло до глубины души. В судьбе этого белобрысого новенького воплотился самый страшный кошмар, который я могла себе вообразить. То, что снилось мне в кошмарных снах, что заставляло кричать и плакать ночами, поднимая на ноги весь дом, в его жизни случилось на самом деле – и я жалела его ото всей души. Но и только. Ничего отсюда не следовало. Может, для кого-то «жалеть» – и значит «любить», но у меня этот механизм работает по-другому.
Никита и Люська жили вдвоем. Была еще какая-то условная тетушка, которая условно за ними присматривала, но по мере Люськиного взросления она появлялась все реже и реже. Люська была на четырнадцать лет старше брата и со временем взяла на себя всю ответственность за его воспитание. Вокруг нее вилась тьма поклонников, но она упорно не выходила замуж, дожидаясь, пока Никита «встанет на ноги». Потом выяснилось, что того же самого покорно и, надо думать, с большим нетерпением дожидался один симпатичный парижский журналист. Убедившись, что с Никитой все в порядке, Люська вышла за него замуж и укатила во Францию.
Внешне они были похожи – высокие, белокурые, голубоглазые, но эволюционировали в совершенно разных направлениях. Никита – в сторону русского богатырства, Люська – в сторону вполне интернациональной изысканности и элегантности. Мое отношение к ней больше всего напоминало гимназическое обожание, – разумеется, пока я была маленькая; когда же я «вошла в разум», мы сдружились, несмотря на серьезное осложняющее обстоятельство. Этим обстоятельством был Никита. Казалось бы, кому, как не Люське, обижаться на меня за страдания любимого брата? Ничуть не бывало! Она, напротив, относилась ко мне с явной симпатией и пониманием. Не знаю уж, как преподносил ей всю эту историю Никита... Мы с ней эту тему, как правило, не обсуждали. Только однажды она сказала задумчиво и как бы между прочим:
– Особая тяга к тому, что не идет в руки, – это нормально, это у всех так. «Запретный плод вам подавай...» Ну, может, почти у всех... Но другие все-таки умеют с этим мириться. А у Никиты это как-то особенно... Дурацкий характер! Ничего, Ирочка, не волнуйся. Будем надеяться – как-нибудь рассосется.
Ей-богу, я чуть не заплакала. Она же меня еще и утешала! Что касается ее прогноза, то он не сбылся. Может, оно бы и рассосалось, если бы не привнесенные обстоятельства. Во-первых, я вошла в «романный» возраст и стала заводить кавалеров. На Никиту это подействовало, как красная тряпка на быка. Люська была права – его реакция действительно отличалась от обычной реакции среднестатистического подростка. Что-то маниакальное было в том упорстве, с которым он продолжал ходить за мной по пятам, появляясь в самое неподходящее время в самых неожиданных местах. Много позже он рассказал мне, что именно тогда, в очередной раз прячась в кустах и наблюдая, как я целуюсь со своим провожатым, он дал себе клятву во что бы то ни стало стать знаменитостью. Так что в Никитином успехе есть доля моего участия...
И все-таки могло рассосаться – шанс был. Он сохранялся до выпускного вечера, до той самой злосчастной ночи после выпуска, когда я выкинула номер, из-за которого все пошло наперекосяк. Хотя в тот момент я этого не поняла и не заметила.