В общем, перемежая угрозы ударами по лицу и другим частям тела, мы заставил его полностью расколоться. Отставной капитан КГБ, с несколькими отставниками из ментовки и гб разводят кооператоров на деньги. И нет никакого куратора, и вообще контактов с бывшей службой. Потом, угрожая увечьями, заставил написать явку с повинной. Видя, что я готов к ужасному, он поверил и без звука написал.
Прям взрослый документ. Начальнику Милиции г. Москвы, Генерал-лейтенанту милиции Богданову П.С. Явка с повинной. Где, под мою диктовку, он обрисовал свои действия с целью вымогательства в составе группы, и т. д. Потом, сверив паспортные данные, с его паспортом, выгнал нахер. Пояснив, что если я еще раз о нем услышу, документ уйдет на Петровку. С чем и выпнул. А документ отдал Сереге. Попросив господина директора озаботится вопросами хранения и применения. Серега сказал, что как раз хотел мне показать кое что.
— А с чего это, Андрей, ты так резко начал зверствовать? Нет, я не в претензии, ты меня просто опередил, мне и самому хотелось.
Всю экзекуцию, Серега с интересом наблюдал со стороны. Внимательно прислушиваясь.
— Он нам показал левую ксиву.
— Мало ли. Может главную дома забыл.
— Ты понимаешь, что сказал? Владелец реальной ксивы может забыть одеться, и гулять по улице голым. Но забыть удостоверение? Ни за что! Оно будет у него в руках, или где они его там прячут, на голом теле …А все почему?
— Почему?
— Потому что человек с настоящей ксивой, это человек, которому все должны. А он никому. И вот приходит крендель. Намекает что из комитета, но корочки не открывает. Вывод?
— Самозванец!
— Я и говорю…
— Блестяще, Холмс!
— Ерунда, Ватсон.
— Ты знаешь, даже немного жаль. Я было поверил, что мы заинтересовали серьезную организацию.
Да уж. Я помню, что нам даже немного льстило, что целый КГБ за нами следит. Плюс свалившиеся, по нынешним временам, фантастические заработки. Было подспудное ощущение что мы кому то должны и кого то обманываем. Хотя, мы просто работали, и получали, согласно закону, даже меньше чем госпредприятия берут за эту работу. Ну и извечное русское ощущение, что хорошо быть не может. Обязательно случится кака. Поэтому когда в прошлой жизни к нам пришел этот козел, мы восприняли это даже с некоторым облегчением. Да и деньги он с нас брал в общем то небольшие.
Мы пришли в подвал, в мужскую раздевалку. В той секции, где мы с Серегой переодевались для работы, пустовало несколько металлических ящиков для одежды. В один из них Постников врезал замок. А сейчас вставил ключ, открыл дверцу. Вместо тряпок там лежали документы, на верхней полке — пачка денег и запасная печать. Бросил конверт с явкой.
— Вот тебе твой ключ, Андрей. Такого рода фигню нужно хранить здесь, мне кажется.
— Пожалуй.
Мы не торопясь пошли к выходу.
— Но в одном, Сергей, этот козлина прав. Ты как есть — мажор.
— Ничего что я водилой тружусь?
— С его точки зрения ты маскируешься. Не говоря, о том, что реально могут мелко поднасрать.
— Даже сейчас?
— Не, сейчас он вряд ли полезет. Но кто сказал, что он такой один? Поговори с папашкой, предупреди. Мне кажется, ему нужно знать, хотя бы чем ты занимаешься, чтоб не стало неожиданностью.
Простившись с Серегой возле завода, я дошел до метро и поехал на Арбат.
Глава 13
Леня, арбатский монополист хохломского трэша, обычно заседает в ресторане «Старая Арба». Там я его и нашел.
В отдельном кабинете, куда меня запустил официант после условного стука, стоял стол, плотно уложенный пачками денег. Леня считал выручку. Непонятно дневную, месячную, или еще какую. Увидев меня, Леня обрадовался:
— Андрюха! Соизволил показаться наконец?
— Я не вовремя?
— Я закончил, подожди немного. — я вдруг увидел у Лени синяк под глазом.
В кабинет зашли два крепких мужика с баулом. Быстро, но аккуратно уложили деньги, кивнули Лене, и ушли. Не произнеся ни слова.
— Как у тебя Лень, все таинственно. Суровые, молчаливые мужчины, мешки денег, хохлома.
— Пожрем? А то весь день на ногах. И чего ты приперся?
Леня показал заглянувшему официанту на стол. Тот кивнул.
— Откуда награда? — Я ткнул в синяк.
— Я, Андрюха, оказывается — еврей.
Да ты что?
Это смешно. Но пока Лёнька мне не сказал что он еврей, я об этом никогда не задумывался. Наверное, это и есть советские люди, которых так старательно выращивала советская пропаганда. Но и в двадцатые, двадцать первого века, я никогда не интересовался национальностью собеседника. Если только он сам её не обозначал. Мне всегда было плевать.