Почему о самоубийстве он не думал все это время? Ведь это самый верный исход, чтобы никого не предать, не испытать боль. Да, но и никого не спасти. Впрочем, кого он успел спасти? Чтобы завершать свой путь самоубийством, можно было и не рождаться…
Но его экзистенциальные размышления прервала группа пиратов. Топая, как стадо мамонтов, они — во главе с самим Ваасом — пробежали воодушевленно к краю и, кто “ласточкой”, кто “рыбкой”, попрыгали в соленую воду. Явно, что инициатором был главный, который первым нырнул с восторженным кличем молодого бабуина по весне.
“Да чтоб вы все потонули! Да чтоб вас акулы поели!” — раздраженно подумал Бен, с любопытством глядя вниз.
Но все, как назло, всплыли, да еще с очень довольными рожами. Еще говорят, что “нельзя плавать в состоянии алкогольного опьянения”!
Повылезали на песок, кто-то фыркал, кто-то открыто клял главаря, но с такими приступами истерического смеха, что все ему вторили.
Ваас веселился, явно приняв новую дозу, а иначе не умел уже. Бен видел те моменты, когда главарь испытывал “последствия”, срываясь буквально на каждом, нервно дергаясь при каждом движении, как от ударов током, словно насекомое, проткнутое булавкой натуралиста; постоянно оглядываясь, будто видел каких-то призраков. Зрелище не самое приятное, настораживающее даже издалека. И все повторялось и повторялось: веселье, ломка, снова веселье, снова ломка. Но все состояния являлись опасными для обычных людей, уж тем более для пленников.
“Он тоже хочет что-то забыть! Вот живет себе, пока живется. И знает, что до седины в ирокезе не дотянет. Ну и на*** это надо здесь?” — вдруг совершенно четко понял Гип. Да, он осознал, что хочет еще раз закурить, чтобы тоже по-дурацки радоваться творящейся вокруг жестокой белиберде.
Вечером ему представилась такая возможность, потому что пираты, пользуясь перерывом между почти полной победой и финальным ударом по силам племени, решили, что можно снова напиться подавляющей массой до полусмерти. А гигантский костер они, кажется, жгли так, от москитов.
И тут уже Бен не стал строить из себя нежного интеллигента. Видел он, какими бывают люди, которые как бы читают Пушкина. Поэтому, все еще пребывая не совсем в адекватном состоянии, не помня, как и с кем, напился до среднего общего состояния всех пиратов. В какой-то момент он будто сорвался с воображаемого тормоза, ужас отпустил, размытый алкоголем, снова захлестнул беспричинный восторг по любому поводу. А к концу вечера он вообще сделался главным аттракционом, потому что заметили, как изменилось его поведение, когда всегда отстраненный и пугливый хирург начал лезть ко всем с бессмысленной болтовней и вопросами. Ведь есть прирожденные философы, есть академические, зато каждый становится “мыслителем”, когда выпьет лишнего, и уж “научную новизну” разглагольствований оценивает обычно такая же нетрезвая компания.
Бена просто накрыло волной болтовни, хуже, чем Вааса, когда он произносил свои монологи. Но в словах Гипа смысла содержалось мало, особенно когда уже в полуобморочном состоянии он взгромоздился на сцену, забыв, что только накануне она являлась орудием пытки для Салли.
Доктор начал ритмично дергаться под дабстеп, а потом и вовсе принялся вещать нетвердым голосом, как радио с помехами:
— Слушай, Ваас… А, Ваас! — он воскликнул громче, обращаясь к главарю, который обретался тут же, недалеко, в не более адекватном состоянии. — Ваас, я тут говорю о Вас!
— У… Как докторишку развезло! ***, до чего потешный. Ваас, ты только глянь! — пересмеивались пираты, показывая на него пальцем, но все ж одобряя.
— Я не… Я не потешный! — заминался Бенджамин, размахивая правой рукой с поднятым указательным пальцем, обращаясь к Ваасу, вдруг потеряв снова ненормальную веселость. — Я, может, о твоем здоровье вообще… пекусь! Ваас! А ты не боишься подхватить гепатит С или ВИЧ… ***! Спишь, с кем попало! Вот откуда тебе знать, что все рабы такие стерильные?
Главарь к тому времени тоже взобрался на сцену, которая для него являлась местом более привычным и положенным по статусу, чем для доктора, который заливал свое горе. Ваас развернул доктора, возомнившего себя оратором, лицом к себе, ощутимо хлестнув по щеке, чтобы отрезвить.
Главарь пристально глядел на собеседника, но делал вид, что смеется:
— Бен, Бенджи… Вот угадай, сколько мне лет?
— Сорок! — не вникая в происходящее, лепил, что первое в голову приходило, Гип.
— Вот именно, что двадцать семь, — хохотнул Ваас без улыбки. — Ширяться и бояться подхватить что-то от какой-нибудь ***… Забавная шутка, Бен. — Ваас вздрогнул, но снова губы его растянулись сомкнутой пастью варана. — Ты реально становишься смешным, если обкуришься!