Вскоре из грота показался Хьюз, тащивший связанного пленника к своей машине. Лицо маньяка выражало взволнованное предвкушение…
Бак уехал с отчаянно скулившим через кляп высоким, красивым черноволосым парнем, который даже чем-то напоминал Бена. Говорили, что из свежей партии «скайдайверов», которых поймали недавно на острове, тех самых, часть из которых убили, часть из которых сбежала. А купленный несчастный молодой человек, похоже, не попытался вырваться из плена, был слишком скован страхом, хоть на вид крепкий, здоровый, наверняка любимец женщин, ухоженный, пока что сыто лоснящийся. И что ждало его потом. Скоро. В подвале.
«Неужели он и сопротивляться не станет?» — думал Бен, с тоской глядя вслед удалявшемуся седану, вспоминая, как ему удалось отшвырнуть от себя Бака, одно упоминание о котором вызывало устойчивый рвотный позыв, отчего приходилось успокаивать себя, восстанавливая дыхание.
Бен решил, что у него тогда оказалось более выгодное положение: все-таки не были связаны руки. Дальше о судьбе нового раба маньяка Бен не задумывался.
Вот и все, он снова ничего не предпринял. Да, он выкупил Нору, он лечил Салли, но Ваас уже считал его своим подчиненным и, что еще хуже, доктор этому почти радовался, ликуя от уверенной фразы главаря «подчиненных не продаю». Снова тогда Бен испытал безо всяких косячков марихуаны легкий приступ любви ко всему окружающему безобразию, в котором он нашел свое место, к которому приспособился и жил, не опасаясь быть проданным. Но только на миг, только до тех пор, пока не вывели купленного раба, только пока не донесся шелест пересчитываемых Ваасом зеленых купюр из толстой пачки…
Гип научился откидывать от себя боль незнакомых людей, потому что слишком много ее вокруг обреталось, да и из-за специфики профессии приходилось иметь дело с чьими-то мучениями, вроде бы облегчая их, но он уже не знал, ставит ли перед собой такую цель. Хуже всего, что знавал он коллег с большой земли, которые к законопослушным пациентам были так же равнодушны, как он к пиратам.
***
После продажи одного из рабов и съемки на выкуп еще двоих, Ваас покинул товар, по поручению Хойта нагрянув с «инспекцией» на конопляные поля босса у юго-восточной оконечности северного острова. Бен не понимал, почему его по-прежнему таскают с собой. Он оказался на том аванпосте-деревне, где впервые застал перестрелку с ракьят, где пугливо прятался под стол. Теперь это казалось смешным, хотя он уже почти отвык от перестрелок, отвык от отдаленных выстрелов в киснущих джунглях.
Просто приспособился к жизни в аду, зато довольно тихом. Впрочем, в захваченной деревне все оказалось не так безмятежно: кто-то пытался совершить диверсию, виновников не поймали, зато повесили две оставшиеся семьи рыбаков якобы за то, что они не признались, кто являлся зачинщиком. Люди так и остались в своих домах с тростниковыми крышами, поднятые за шею на веревке, перекинутой через основную балку под потолком. И на них Бен не желал смотреть, но не мог избавиться от сознания произошедшего…
Еще мелкий страх бродил протухшим компотом: на острове вновь делалось неспокойно, ракьят не намеревались сдаваться, и в последние дни поговаривали, что осуществлялись новые попытки отбить один из ближайших к их деревне аванпостов, правда, Бен ничего подозрительного не видел и не слышал. Выстрелы… До чего же он, безоружный, не хотел снова закрывать уши от приближения автоматных очередей, с содроганием вслушиваться в каждый новый отзвук проклятого оружия, гадать, вернется ли главарь и что делать, если не вернется, кто придет на смену. А если выиграют ракьят, то какова будет его судьба и пленниц?
К последним на «Верфь Келла» отправились ближе к вечеру. На моторных лодках движение вдоль острова не составляло труда и практически не представляло опасности. Но все-таки перемещения из одного конца в другой с остановкой в гроте заняли весь день, так что на ночлег расположились глубокой ночью, когда серп полумесяца висел посреди небосвода, не ведая, что не озаряет никому путь своим половинчатым сизым свечением.
Доктор, тем не менее, радовался снова оказаться на том аванпосте, снова увидеть Нору и Салли. Однако он будто забыл, что с ним прибыл и главарь, который после ужина и немалого количества выпивки решил, что неплохим завершением дня станет общество «личной вещи», естественно, не философские беседы о вечном, хотя об этом он тоже любил порассуждать. Но какое, спрашивается, имел право говорить о чем-то непоколебимом и светлом, очерняя, оскорбляя, искажая?.. Способный только на разрушение, мстящий за свою духовную инвалидность причинением боли тем, кто слабее.