Салли сидела в своем углу, точно зритель в партере театра теней, только контрастность картин едва позволяла уловить происходящее. Казалось, что все творится во сне, однако сковывающий страх обличал реальность момента. Черная тень пришельца заметила силуэт главаря, попыталась стремительно атаковать.
Резкий выпад, взмах, разворот! Нож!
Лезвие резко впилось в живот лазутчика, который обладал скрытностью уровня ниндзя и, похоже, не ожидал, что после попойки главарь сумеет так быстро среагировать. Вероятно, воин ракьят. Ваас прекрасно знал их повадки, их стиль боя, ведь сам когда-то учился у них обращению с боевым ножом. Но обратил все навыки против племени. И в эту ночь успел на секунду раньше, чем лазутчик, тело которого повалилось обратно вниз под штаб, однако застряло в прорубленном люке, оставшись наполовину торчать сквозь доски пола.
Но логично было предположить, что враг не лез в одиночку. Тогда-то Салли заметила тонкий высушенный стебель бамбука, просунутый через щель возле заколоченного окна. Только силуэт, черное длинное пятно на сером фоне стены.
Девушка поняла, что главарь в сумраке еще не заметил второго диверсанта, выдергивая нож из брюха первого врага, который медленно оседал, пытаясь удержать выпадавшие внутренности.
Салли оцепенела, осознав, что счет ведется на доли секунды, что некто намерен выстрелить из стебля бамбука. Несомненно, отравленной иглой. Для чего еще такие трубки? Бесшумные и смертоносные.
Ей бы промолчать и избавить весь остров от гнета одного из тиранов. Но ведь это ее личный кошмар, ее покровитель, тот, кто наделял ее существование определенным, хоть и страшным, смыслом. Нет! Он все еще не заметил. Неужели? А она, беспомощное создание, от страха всегда немела, руки-ноги отнимались, как у садовой сони. Однако в критических ситуациях ей помогала ее темная сторона, ее «темный фрегат», который, кажется, был всегда заодно с Ваасом, всегда поддерживал его. Но предупредить главаря своим долгом считала именно Салли, забитая и безобидная.
— Ваас! — сорвался голос девушки, когда она рассеянным взмахом рук указала на окно. И главарь вовремя успел отпрянуть от выстрела отравленного дротика, а ответом послужил гул пистолета. Пуля прошила доски штаба, но врага не задела, однако на шум тут же всполошились сначала сторожевые собаки, подняв гулкий лай, а затем пираты.
Когда Ваас распахнул дверь, осторожным прыжком выскакивая наружу, второй враг уже захлебывался в собственной крови, пытаясь отбиться от двоих здоровенных волкодавов. В свете тусклой луны черными реками отчетливо выделялись фонтаны, хлеставшие из горла воина племени ракьят. Вскоре он затих, а собаки продолжали рвать его плоть, то ли от голода, то ли от желания убивать. Что же делали с животными, если они уподобились человеку в тяге к разрушениям? Мощные челюсти выгрызали гортань, вырывали сухожилия… На аванпосте гудела сирена, обыскивали окрестности, прочесывая лес, но больше никого не нашли.
Очевидно, эти двое не намеревались возвращаться к своим, потому что их целью было одно — любой ценой уничтожить главаря. Камикадзе, смертники. Но не удалось, не в этот раз, не в их пользу звезды сошлись, когда Салли вскрикнула. Порой не существовать ни для кого оказывается выгодно. Человек-невидимка, в котором никто не усмотрит опасности.
Девушка с опаской выглядывала из-за спины Вааса, не ощущая ни сожаления, ни ужаса убийства, ни факта того, что она помогла своему мучителю избежать гибели. Но будто ракьят пришли за ней, будто в их планы входило освободить ее! Ах, если бы!
Она уже знала, что воины племени чужаков не жаловали, там ее могла в самом лучшем случае ждать судьба чьей-нибудь младшей жены или, может, тоже прислуги, рабыни. А в худшем, как рассказывал Ваас, ее вообще принесли бы в жертву древнего культа, главой которого являлась Цитра. Но нет, кровавое подношение богам должно нести какой-то смысл, быть либо духовно чистым и сильным, либо представлять поверженного врага. Какой смысл отдавать в дар древним злым духам говорящего цыпленка? Никакого. Так что Салли ощущала, что везде ее ждут только унижения и в лучшем случае ничтожные подачки минутной жалости.
Некуда лететь, ведь нигде не ждут. И от этого крылья птиц атрофируются. Так было всегда, и ничто не менялось, будто она не заслужила изменения. Может, и не заслужила. Что она полезного сделала за свою короткую жизнь, кому помогла, кого утешила? Все жаловалась и причитала о своей горькой судьбе. Только была ли возможность у нее делать хоть что-то? Может, она хотела когда-то обнять весь мир, отдать свою доброту всем и каждому, но получала только новые удары. И однажды сердце ее оглохло, перестало оценивать, отделять добро от зла. Но вот сделала — отвела гибель, предупредила о дротике. Хотя, может, так ей только казалось.