Чванливый Бублейников решил, что они не поймут друг друга, и прекратил спор.
Сейчас, в этой маленькой обители Дмитрий Иванович понял, что Таисия Григорьевна истинно верила в свое призвание, в то, что может нести людям огонь. Видя, как собственный рассказ понемногу успокаивает ее, Коваль, улучив момент, сказал:
— Давайте поговорим о том вечере. — И — без перехода: — Кто-нибудь выходил из комнаты, когда вы сидели за столом?
Таисия Григорьевна все еще не могла отрешиться от своих театральных воспоминаний.
— Ах… да. Гости? Нет…
— И никто не приходил?
— Нет, — повторила она и вдруг вспомнила: — Ой, Боренька ходил за вином, — и судорожно сжала мокрый платочек.
— Долго отсутствовал?
— У нас магазин близко. Минут двадцать — тридцать.
— А не мог он где-нибудь выпить, забежать, скажем, к приятелю?
— Что вы! Мы ведь ждали… А для него было делом чести принести бутылку, чтобы не только гости ставили. Особенно от Катерины ничего не хотел брать…
— А в магазине… Вы имеете в виду ларек по дороге к метро? Там ведь продают в розлив. И он мог пропустить стаканчик…
— Что вы! У Бореньки было денег ровно на бутылку портвейна. И ни копейки больше.
— Но его могли угостить.
— Нас тут никто не угощал. Не те люди живут… Только бандит Крапивцев… угостил его навек!..
Глаза Таисии Григорьевны снова наполнились слезами.
— Успокойтесь, — попросил Коваль. — Лучше расскажите о том вечере по порядку. Когда пришли гости, как уселись за стол, что пили, ели… Значит, приехала сестра с дочерью и земляк Андрей Гаврилович…
— Да, — кивнула Таисия Григорьевна. — Только Катруся приехала сначала без Джейн, с Андреем Гавриловичем.
— Ваш муж, Борис Сергеевич, в это время был дома?
— Да. Потом вдруг появилась Джейн.
— Искала мать?
— Нет. Прибежала напиться, с пляжа. А когда увидела мать, то обрадовалась. Спросила: «Тебе лучше?»
— Значит, беседовали, выпивали. Кто-нибудь еще заходил?
— Больше никого не было.
— А долго вы сидели?
— Порядком.
— Кроме Бориса Сергеевича, никто не выходил?
— Нет. Потом мы все вышли на свежий воздух… в сад.
— И муж тоже?
— Боренька? — Таисия Григорьевна задумалась. — Боренька? — спрашивала она себя. — А как же! Вот, правда, в саду не припоминаю… Но, наверное, был…
— А Крапивцев в тот день не приходил к вам?
— Нет.
— Возможно, когда вы были в саду, сосед зашел к Борису Сергеевичу?
— Крапивцев у нас вообще редко показывался. Раза три-четыре всего…
Коваль пока еще вслепую пробирался к цели. Лишь отдельные незначительные детали вызывали у него вспышку озарения.
— О чем вы беседовали за столом?
— Больше всего об Англии. Катя рассказывала.
— Ссоры никакой не было?
— Что вы! — Она замахала на Коваля руками. В зеркале, казалось, пробовала взлететь тяжелая нескладная птица. — Правда, Боря немного критиковал врача. Это он умел…
— Бутылки, которые принесла ваша сестра и земляк, были запечатаны?
— Конечно.
— Сколько их было?
— Две.
— А та, что принес Борис Сергеевич?
— Тоже.
— Вы уверены, что он взял ее в ларьке?
— Где же еще!
Коваль ничем не проявлял своего нетерпения, снова и снова возвращался к тому вечеру, который так трагически закончился на даче. Хозяйка комнатки все чаще посматривала в зеркало, и Коваль решил, что ее можно расспрашивать обо всем.
— Когда Борис Сергеевич пошел к Крапивцеву?
— Это когда Катруся с Андреем Гавриловичем поехали в город, а мы с Джейн отправились на Днепр.
— На дворе было еще светло?
— Да. Мы пошли на вечерний клев.
— В котором часу?
— У меня нет часов, — Таисия Григорьевна развела виновато руками.
— Хотя бы приблизительно…
— Кажется, в восьмом.
— Клев уже давно начался, — заметил Коваль.
— Мы опоздали немного… Зато посидели на берегу.
— А Борис Сергеевич?
— Он не пошел с нами. Отправился к Крапивцеву.
— Откуда вы знаете, что именно к Крапивцеву, а не к кому-нибудь другому?
— Он сам сказал: «Зайду к жмоту, чего он за межу лезет!» Крапивцев навозил земли под проволоку, которая разделяет наши участки, посадил там помидоры, у самого края, и окучил их так, что растут они на его стороне, а земляная насыпь наполовину на нашей земле. Так с полметра шириной по всей меже и забрал. Там у нас была узенькая тропинка вдоль проволоки, простите, к туалету, а теперь она засыпана… пришлось новую прокладывать…
— Настроение у вашего мужа было воинственное?
— Как всегда, когда выпьет.
— Много выпил?
— Больше всех. Но ему в последнее время и стакана хватало.
— Расскажите, как вы его нашли.
Таисия Григорьевна тяжело вздохнула и опустила голову. После длительной паузы продолжала, уже не глядя ни на подполковника, ни в зеркало:
— Он долго не возвращался, и я забеспокоилась. Уже стемнело, ветер сорвался, стало накрапывать. Сперва подумала, что засиделся и пережидает дождь, но когда вспомнила, с каким настроением пошел к соседу, мне стало страшно. Будто чуяла беду… — Она начала ломать свои пальцы.
— Продолжайте, пожалуйста, — поторопил Коваль, не давая ей уйти в свое горе.
— Когда дождь перестал, он был недолгим, я набросила платок и побежала на улицу. Никогда не забуду этой ночи! Все было наполнено тревогой! Ветер срывал с низкого черного неба последние капли дождя, набросал в наш узкий переулок мокрых листьев. Я спотыкалась в темноте, хваталась за деревянные заборчики, шла, не зная, где искать мужа. Боялась, что он поскользнулся и упал, разбился. Завернула за угол к Крапивцевым: может, он еще у них. Сердце в страхе сжималось, в темноте рисовались всякие видения, столбики ворот казались человеческими фигурами, всякий кустик под забором — Боренькой… Шла, выставив вперед руки, боялась удариться…
Казалось, что она и сейчас еще шла в ночи, сопротивляясь порывам ветра. Не сидела с подполковником милиции в комнатке перед громадным зеркалом, а пробиралась по холодному мокрому переулку на Русановских дачах. Повсюду черный ветер, черные разметанные тучи и черный страх в сердце.
Ковалю представилось, что он идет рядом с ней и собственными глазами видит в темноте испуганную, дрожащую женщину.
— И вдруг я натолкнулась на него! — почти вскрикнула Таисия Григорьевна. — Нет, сперва увидела — и глазами, и сердцем. Бросилась к нему. Он лежал, бедненький, на земле, привалился к вросшему в землю заборчику… Заговорила с ним, расстегнула мокрую рубашку, целовала его, звала, но он молчал… — Таисия Григорьевна не выдержала, и обильные слезы потекли по щекам… — Животик у него еще был тепленький… Если бы кто довел домой, он бы жил. Я спасла бы его, дала бы травок попить… Один, брошенный, корчился на мокрой земле…
Коваль переждал, когда она выплачется, поднялся.
— Простите, что потревожил вас, Таисия Григорьевна. Этот разговор был нужен для установления истины.
— Это он отравил его, он!
— Кто?
— Крапивцев! Потом стал заботиться о похоронах… Я была не в себе… Ничего не видела, я не разрешила бы…
— Разве это похоже на то, что он отравил?..
— Я не знаю, я ничего не знаю… освободите меня от этого! — вдруг нервно вскрикнула Таисия Григорьевна.
— И еще одно: вы не запомнили время, когда нашли Бориса Сергеевича?
— Это было сразу после двенадцати… Когда шла, я слышала, как бьют куранты… Из уличного репродуктора…
С тяжелым сердцем оставлял Коваль комнатку бывшей актрисы.
4
Двери в пивнушку были настежь открыты, и Коваль переступил порог, не привлекая к себе ничьего внимания. В небольшой фанерной пристройке с высокими столиками, за которыми можно было стоя выпить кружку пива или стакан вина, пожевать сардельку с булочкой и запить чашечкой сомнительного кофе, толпились люди. В отдаленном углу примостились трое немолодых мужчин, одетых почти одинаково — в темных, давно не знавших утюга штанах и в рубашках; у двоих рубашки были невыразительно голубого, почти серого цвета, у третьего — темно-зеленая.