Annotation
Как же хрупка жизнь человека! Как тонок волосок судьбы! Как же причудлив узор на полотне, что соткано из ожиданий и реалий! Вот человек родился, кто он, что он? Белый лист бумаги или таинственные письмена, не распечатанные, ждущие сигнала? Что кроется за призмой времени? Куда складируется опыт? Как им распорядиться, чтобы свести к нулю ошибки и потери? Твой каждый шаг - это выбор в стенах лабиринта, великого таинственного лабиринта по имени Вариант.
Андрианова Инга
Андрианова Инга
По ту сторону
01.09.07 - 01.11.10
ПРОЛОГ
'Жизнь - приключение длиною в жизнь...'.
Мудрость ушлых.
Антон и Нина не любили друг друга. Нырнув с головой в столичную жизнь и оставаясь в душе типичными провинциалами, они довольно быстро нашли общий язык и стали жить вместе. Как все московские студенты шестидесятых, они бродили по ночным проспектам, пели под гитару и под перезвон трамваев бегали в закусочную, когда от голода сводило живот.
Чтобы прокормиться в чужом городе, Антон устроился грузчиком в колбасный цех и регулярно подворовывал батоны, которые потом с гордостью вынимал из штанов под визг и хохот соседей по общежитию. Было шумно и весело. Со всей страны, словно горные ручьи в столичный ВУЗ стекались жизнелюбивые, напористые потоки, чтобы спустя пять лет вынырнуть где-нибудь в поселках Крайнего Севера или аулах Средней Азии в качестве молодых амбициозных и не очень амбициозных специалистов.
Зима пришла под утро, запорошила, обезличила аллеи, накрыла тонким пледом набережные и парки. Из окна потянуло стужей и недозрелыми яблоками, в воздухе зазвенела, заискрилась кисея. В груди поселился вздох. В этот момент Нина поняла, что ждет ребенка.
В предрассветной гулкой тишине эта новость была как удар снежка о мутное стекло. Радость открытия и трепет ожидания миновали юное сердце Нины, она тихо застонала и откинулась на подушку. 'Как глупо! Как не вовремя!'. Промаявшись в постели до рассвета, Нина совсем пала духом и потеряла способность принимать решения. Врачей она панически боялась и посещала по мере надобности, как неизбежное зло, таблетки отродясь не глотала, потому как организм имела крепкий, а здоровье - отменное.
Нина встала с кровати, подошла к окну, уткнулась лбом в холодное стекло: 'Теперь придется пропускать учебу. Уж лучше бы не подтвердилось...'.
В подобных случаях надежды оправдываются редко, а вот прогнозы - часто. Друзья, возникшие невесть откуда, охотно лезут в душу, участвуют в судьбе заблудшей. Слова их звучат убаюкивающе и по-родительски заботливо. Как правило, все эти люди знают уйму аналогичных историй, примеров из жизни. Все они готовы поделиться, помочь, поддержать на проектной стадии. Все они выглядят мудрецами и, только оказавшись в схожей ситуации, безвозвратно теряют апломб.
Находясь в ступоре, Нина слушала невнимательно, кивала всем подряд и часто невпопад. Антон был холоден и категоричен. Перспектива отцовства и жена на сносях не входили в его безупречный проект. 'Поступай, как знаешь, материально поддержу', - на этом диалог двух любящих сердец иссяк.
Таблетки были гадкими на вкус, вызывали изжогу и бесконечную жажду. Семинары проплывали под шторм в ушах и муть в глазах. Головные боли, тошнота и рези выкачивали остаток сил. Никак не получалось согреться. Внешний мир с его новогодней мишурой, брызгами смеха и ароматом хвои стучался в окна, проносился в метро, шуршал юбками по мраморным ступеням, манил, искрился беззаботной праздничной шумихой, но никак не давал приблизиться, заглянуть в себя, сделаться его частью.
Таблетки полетели в помойное ведро вместе с надеждой на спасенье. Куранты пробили Новый год...
ПРОБУЖДЕНИЕ
Когда душным июльским утром первые лучи прорезали дымку над Москвой-рекой, акушерская бригада родильного дома ? 7 приняла на свет младенца с тазовым предлежанием.
- Девочка у тебя, 3 500. Но имей в виду, у ребенка асимметрия лица и косолапость стоп. Смотреть будешь?
- Нет.
Нина лежала, уставившись в потолок, и повторяла пересохшими губами: 'Пускай она умрет! Пускай ее не станет!'.
'Она не должна жить!', - как заведенная твердила Нина, пока сон не навалился густой тягучей пустотой.
Когда детей привезли на кормление, Нина склонилась над спящей девочкой, вгляделась в ее крохотное личико:
- Нет, это не асимметрия. Это гематома - она же задом шла, вот ее и сплющило. Теперь посмотрим ножки... Так, пальчики на месте: один, два, три... всего десять. А что же не так со ступнями? Девочки, дайте посмотреть ваши ножки! Ну, надо же, совсем как у моей! У всех одинаковые! Чего ж они говорят 'косолапость стоп'? Зачем они такое сказали?
- А ты их больше слушай! Вон в соседней палате вообще щипцами доставали, представляешь, какая там симметрия!
- Господи, а я себе такого напридумывала! Нормальная девчонка, только рыжая очень, кудри огняные как шерсть у коровы.
- Да что ты, Нин, такое про ребенка говоришь! Ну рыжая, и что? У них цвет волос еще десять раз поменяется.
- Да я ничего, просто перепугалась...
- Ты бы лучше ее покормила, молока, небось, на всю палату хватит.
На выписку Антон опоздал - стоял в Детском Мире за ползунками. Нина угрюмо топталась на месте, глотала обиду и горькие слезы, в то время как счастливые и глупые папаши баюкали свой самый главный груз. Получалось у всех одинаково: кулечки мяукали и расползались, банты съезжали на сторону, а мамки, побросав цветы, метались вокруг возмущенных младенцев, подтыкая пеленки и прикрывая розовые пятки.
В общежитии было тихо - студенты разъехались по домам, и только на кухне сиротливо сопел забытый кем-то чайник, из дальней комнаты звучали сигналы точного времени. Нина положила дочку на кровать, вышла на балкон и шумно вдохнула запах листвы: 'Вот я и мама... Интересно, что я должна при этом чувствовать? Моя мать родила шестерых, и каждый раз у нее по-особому светились глаза, похоже, она что-то ощущала. Знать бы только, что...'
Кормление - пеленки - кормление - пеленки - вот лейтмотив матерей-одиночек. Антон, и без того не рвущийся в отцы, узнав пол ребенка, утратил к нему интерес. Наследника не вышло, чего же напрягаться? Поход на молочную кухню стал для Антона и подвигом отцовства, и оправданием вечных отлучек, и поводом сбежать на преферанс. Случалось, он не возвращался до утра, тогда, скрипя зубами и проклиная всю мужскую братию, Нина хватала орущий кулек и по трамвайным путям бежала на детскую кухню.
Близилась зимняя сессия. Ученый люд шуршал конспектами, дымил в институтских курилках. Преподаватели с надутыми щеками и статью королевских индюков курсировали вдоль аудиторий. С каждым днем пополнялась их свита - ширилась армия прогульщиков и подхалимов. Шел активный обмен информацией на тему 'вшивости' того или иного 'препода', растекались агентурные данные о пристрастиях и пунктиках местных светил.
'Санаева терпеть не может беременных, а Высоцкая - курящих. К Бахрушеву не вздумайте надевать мини, он вообще не по женской части'.
Было скользко и пасмурно, Нина спешила домой - нужно было пристроить ребенка и успеть на экзамен. Принимала старуха Елизарова, родственница бессмертного вождя, своенравная и заносчивая. Студенток она не любила, замужних презирала, а тех, кто по ходу дела успел обзавестись потомством, смачно и размеренно топила по всем вопросам. 'Бальзака, у Бальзака, Оноре де Бальзака', - словно мантру твердила Нина. Разведка донесла, что мадам осилила всю Человеческую комедию и помешана на ударениях. 'Сейчас за угол, и я дома' - в этот момент Нину что-то толкнуло и отбросило, словно куклу, в грязный рыхлый сугроб. Ступня подвернулась, с ладони закапала кровь, из авоськи посыпались битые стекла. Нина пошевелила ногой и поморщилась. Два молодых человека подхватили Нину под руки, какая-то тетка заныла противным фальцетом: