Менедему стало неловко, что он жаловался, как ему хочется вырваться отсюда. Он быстро сменил тему разговора:
— Сикон готовит в кухне превосходную кефаль.
Выражение ее лица стало жестким. Бавкида не была особенно хорошенькой — ее передние резцы торчали, как у зайца, на щеках виднелись прыщики, — но никто, поговоривший с ней хоть минуту, не подумал бы, что она дура.
— Кефаль? Сколько же он за нее заплатил? — спросила Бавкида.
— Не знаю, — ответил Менедем. — Я об этом даже не подумал.
— А мне придется подумать, — сердито сказала она. — Слишком много, если я не ошиблась в своих догадках. Сикон тратит серебро так, будто оно растет на деревьях.
— «Афродита» вернулась с такой прибылью, что у нас полно серебра, — возразил Менедем.
— Сейчас — полно, — ответила женщина. — Но долго ли это продлится, если он будет швырять деньги на ветер?
— Ты говоришь, как Соклей. — Менедем совершенно не собирался сделать Бавкиде комплимент и очень надеялся, что мачеха об этом не догадается.
Она только фыркнула.
— Не думаю, чтобы хоть один мужчина по-настоящему разбирался в деньгах и по-настоящему беспокоился о них.
Менедем испустил возмущенный вопль, но Бавкида продолжала:
— Мужчины не должны заботиться о домашнем хозяйстве, зато жены должны. Деньги и дети. Нам полагается в этом разбираться. У нас немного шансов заняться в жизни чем-то другим.
— Так оно и есть, — подтвердил Менедем, не задумавшись, хочет ли Бавкида такой судьбы.
Он слышал похожие разговоры от скучающих жен, которых обольщал. Вот, вероятно, почему некоторые из них позволяли уложить себя в постель — чтобы испытать что-то новое в своей столь ограниченной и обыденной жизни.
— Мне лучше пойти поговорить с поваром, — заявила Бавкида. — Кефаль? Это наверняка обошлось недешево. Извини меня, Менедем.
Она скользнула мимо него вниз по лестнице и направилась через двор, подняв руки к лицу, защищаясь от дождя.
Менедем повернулся, чтобы проводить Бавкиду взглядом. Ее груди были совсем небольшими, как у девственницы, но бедра и походка были уже женскими, зрелыми.
«Что, интересно, она чувствует, будучи замужем за моим угрюмым старым отцом? — гадал Менедем. — Ей уже скучно? Я не был бы удивлен!»
Он поспешно поднялся по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. Сбежал вниз в холл, ведущий в его комнату, вошел и закрыл за собой дверь. А потом на всякий случай еще и задвинул щеколду, хотя не мог вспомнить, когда поступал так в последний раз. Но то, от чего он убегал, было теперь в комнате вместе с ним. Так же, как и густая тьма.
Та рабыня хотела, чтобы ставни были закрыты, и он ее ублажил. Теперь Менедем открыл их, отчего все в комнате стало серым.
Он невидящим взглядом глядел на дождь. Теперь у него была еще одна причина желать, чтобы дождь прекратился. Юноша хотел вылететь из дома с такой же скоростью, с какой летел по лестнице в свое убежище, где нельзя было укрыться. Менедем гадал — если он выйдет, изменится ли что-нибудь к лучшему? Вряд ли. Что, если он возьмет с собой на улицу свои проблемы, как взял их сюда?
А потом он вдруг начал смеяться.
Все это на самом деле не казалось Менедему смешным — хотя поэт, сочиняющий комедии, мог бы с этим и не согласиться, — но лучше уж смеяться, чем плакать.
«Да отец убил бы меня, если бы узнал, что сейчас промелькнуло у меня в голове».
Менедем засмеялся снова, на этот раз более горько. «Отец убил бы меня…» — он думал так много раз с тех пор, как был маленьким мальчиком, когда что-то шло не так. Дрожь, которая сотрясала сейчас юношу, не имела ничего общего с зябкой, противной погодой. А ведь на этот раз отец и правда мог бы его убить.
«Но… Ох, разве поступить так не значило бы отплатить ему за все?»
— Нет, — сказал Менедем вслух.
Он продолжал говорить тихим голосом, который не смог бы услышать никто за дверью:
— На этот раз, мой дорогой, тебе придется уподобиться своему благоразумному двоюродному брату и, вспомнив, зачем тебе нужна голова, хорошенько все обдумать. Ты не слишком силен по этой части, но только так ты сможешь принять правильное решение.
«Следующей весной я уплыву прочь и не должен буду думать об отце целых полгода. Тем временем я заработаю много серебра. Я смогу отлично проводить время, делать все, что захочу. Это вылечит меня. Это уже помогало мне раньше, много раз».
Он услышал шаги Бавкиды на лестнице. После того как она вернулась в женские комнаты, юноша спустился вниз, чтобы принести вина. Дар Диониса принес облегчение от всех забот.
И все равно Менедем не мог дождаться следующей весны.
ОТ АВТОРА
Действие романа «По воле Посейдона» происходит в 310 г. до н. э. При написании данного произведения я пользовался следующими ис-торическими источниками.
Нападение римлян на Помпеи описано в IX книге Ливия.
Путешествие флота с зерном из Регия в Сиракузы, а также то, как ловко Агафокл воспользовался возможностью, которую ему предоставило это путешествие, чтобы вырваться из Сиракуз и вторгнуться в Африку, описано в XX книге Диодора Сицилийского.
Упоминаемое на страницах романа солнечное затмение произошло 15 августа 310 г. до н. э. Сведения об этом природном явлении, равно как и о противоборстве оставшихся в живых генералов Александра Македонского я также почерпнул в основном из трудов Диодора.
Что же касается активно действующих на страницах персонажей, то лишь сам Менедем и брат Агафокла Антандр — реальные исторические личности. Ссылки на исторические фигуры имеются, но эти люди не появляются в моей книге, так сказать, во плоти, в том числе: Агафокл, Птолемей, Антигон, его сыновья Деметрий и Филипп, его племянник Полемей (также известный как Птолемей, но я предпочел первый вариант написания его имени, чтобы читатели не путали Птолемея с соперником Антигона), Кассандр, Лисимах, Полиперкон, Селевк, сын Александра Великого Александр, мать Александра-младшего Роксана, еще один сын Александра Великого Геракл (во всяком случае, он считался его сыном, хотя мнения историков на этот счет расходятся) и мать Геракла Барсина. Я уж не говорю о самом Александре Македонском, чья тень господствовала над всем в этот период, несмотря на то что к тому времени, когда началась наша история, он был мертв уже около тринадцати лет.
КОММЕНТАРИИ ПЕРЕВОДЧИКА
Поскольку автор романа «По воле Посейдона» сохранил в тексте оригинала в первоначальном виде лишь часть географических названий и имен собственных, я не посчитала целесообразным следовать его примеру и транслитерировала в переводе все названия и имена согласно укоренившейся русской традиции — таким образом, чтобы читатель их легко опознал.
Обращаю ваше внимание также на то, что древние греки у меня в тексте романа везде — эллины (название «греки» им дали впоследствии римляне, а сами себя они так в 310 г. до н. э. называть никак не могли), а Греция, соответственно, Эллада.
Что же касается составленной Тартлдавом «Справки по мерам и деньгам» (см. с. 9–10), то я перевела все античные реалии в метрическую систему, а также добавила туда меры объема, встречающиеся в книге, но не расшифрованные автором (котил, метрет, хус).
Анфестерий — по современному календарю февраль — март.
Акатос — небольшое торговое судно.
Пентеконтор — «пятидесятивесельник», одноярусная галера, рассчитанная на пятьдесят гребцов.
Внутренним морем древние греки называли Средиземное.
Симпосий — у древних греков званый пир, отличавшийся от обыкновенного обеда в кругу семьи тем, что на симпосий приглашались гости. Собственно симпосий проходил после основного обеда и сопровождался беседами, музыкой и танцами (для этого специального нанимали артистов), играми и разного рода забавами и развлечениями. При этом попойки, бывшие неотъемлемой частью симпосиев, нередко заканчивались оргиями, ввиду чего симпосии в Спарте и на Крите были запрещены.