Подступающая темнота была его союзницей в заговоре против де Круаль. Пригибаясь, Леон обежал дом кругом, пробрался через редкие кусты и, подкравшись к сараю, прижался к его стене. Он бросил быстрый взгляд в сторону кареты – всё было спокойно, шторки на окнах не шевелились, и де Круаль, кажется, ничего не заподозрила. Она думала, что Леон сейчас возится с оглушённым монахом. Если он задержится тут ещё ненадолго, она решит, что он пробрался в дом иезуитов, чтобы лучше изучить его и подслушать переговоры врагов. Или, что хуже, де Круаль подумает, что Леона схватили монахи, и умчится отсюда как можно быстрей.
На миг капитан даже усмехнулся, представив Луизу, которая изо всех сил подхлёстывает лошадей, стараясь удержать в руках вожжи, а рыжие волосы развеваются за её спиной, пламенея в лучах заходящего солнца, но тут же вновь стал серьёзным. Было ещё не поздно вернуться, оставить всё как есть, предоставить детей мушкетёров их собственной судьбе, увезти карету вместе с де Круаль и ларцом подальше от опасности, а потом собрать гвардейцев, и тогда Леону не страшны будут никакие иезуиты.
Но иногда человек не может не слушаться своей чести. А эта честь шептала, кричала, молила, чтобы Леон сделал хоть что-нибудь для детей мушкетёров. Разумом он понимал, что они, скорее всего, мертвы, что монахи прирезали их прямо тут, за дверью сарая, и войдя внутрь, капитан обнаружит лишь четыре бездыханных тела. Душа же его протестовала против этого, задавая неудобные вопросы: зачем д’Олива распорядился отвести пленников в сарай и запереть их? Не проще было ли убить их прямо в доме? Ведь там и так полным-полно тел иезуитов, и воздух кажется густым от запаха крови...
«Быть может, пленники ещё живы», – лихорадочно рассуждал Леон. Ещё живы... и что тогда? Он просто оставит всё как есть и кинется назад, под крыло де Круаль? Освободит пленников – и они снова свяжут его и оставят иезуитам вместо себя? А если попробовать договориться с ними, выставить условия, объединиться против общего врага – где гарантия, что они не обманут, не начнут нечестную игру, как делали уже не раз? Да и Леону всё равно рано или поздно придётся их арестовать...
«Да мертвы они, мертвы!» – Леон прикрикнул на себя, как не раз прикрикивал на особо непонятливых гвардейцев, и изо всех сил ударил плечом в запертую дверь сарая.
Капитану пришлось приложить немало усилий, но вот доски затрещали, дверь распахнулась, и Леон, влетев внутрь, остановился как раз вовремя, чтобы удержаться на ногах и не упасть ничком. Восстановив равновесие, он, прищурившись, оглядел тёмную внутренность сарая, и из груди его вырвался изумлённый вздох.
Дети мушкетёров были живы. Все четверо. Но жить им оставалось недолго, потому что все они были крепко привязаны к подпоркам сарая, а в центре стояла бочка с порохом, и в темноте ярко горел огонёк на конце фитиля. Его тихое шипение было единственным звуком, нарушавшим почти гробовую тишину, повисшую в сарае.
Впрочем, капитан Леон нарушил эту тишину своим эффектным появлением.
– Господин капитан! – без особого удивления и даже с ноткой радости вскинулся Анри.
– Какого чёрта? – дёрнулся в своих путах Жак.
– Господи! – воскликнула Анжелика.
Рауль ничего не сказал, только издал тягостный вздох – очевидно, ему в бою с монахами пришлось труднее всего, а верёвки, вжимающиеся в тело, причиняли ему ещё больше боли.
Раздумывать было некогда. Леон кинулся вперёд, скинул свой плащ и, накрыв им бочонок с порохом, несколькими резкими ударами потушил огонь. Когда зловещее шипение затихло, по всему сараю пронёсся едва слышный многоголосый вздох облегчения.
– Спасибо вам, – судя по дрожащему голосу, Анжелика с трудом сдерживала слёзы. – Вы спасли нам жизнь.
– Вам – так не в первый раз, – пробормотал капитан себе под нос, осматривая плащ. Его вид оставлял желать лучшего – весь в пыли, каплях крови (как Леона, так и его противников), теперь ещё и со следами гари... Накинув плащ, Леон выпрямился и смог наконец рассмотреть своих беспомощных врагов.
При виде Анжелики он не смог сдержать удивления: баронессу привязали, то ли случайно, то ли в насмешку, прямо перед огромным окороком, и она даже сейчас с трудом могла отвести от него взгляд. Видимо, баронесса дю Валлон больше всех билась в своих верёвках, пытаясь высвободиться, и теперь они туго впивались в её тело, а одна даже охватывала шею.