— Отвяжись от нее. Зачем она вам? Вы ведь не мужчины. Вы — стадо бандитов. Я поймал и посадил сотни таких. Грязные, мерзкие ублюдки! Я полицейский. Слабо против меня?
И он выругался трехэтажным матом. Вика закричала:
— Вадим, не смей! Не надо!
— Ну что, братва, порвем сыскаря?! — крикнул горбун.
Уголовники загремели цепями и двинулись на Вадима.
— Подождите. Я попрощаюсь, — сказал он.
Горбун поднял руку. Оборванцы остановились, скалясь гнилыми зубами, крутя в руках цепи и присвистывая. Вадим усмехнулся. Мертвяки проявляли бандитское благородство. Их воровские ужимки не изменила ни смерть, ни столетия под землей. Он подошел к Вике и шепнул на ухо:
— Не бойся. Я знаю, что мне делать. Генриетта научила.
— Ты знал? Почему меня не предупредили?
— Это четвертый сценарий. Всего двенадцать. Решили раньше времени не пугать. У меня просьба. Сохрани мою старушку. В багажнике найдешь то, что тебе пригодится. В бардачке документы и доверенность.
Вадим сунул ей ключи от машины, развернулся и крикнул:
— Ну что, граждане уголовнички, поиграем?!
Каторжники схватили его и, улюлюкая, потащили в темноту. К Вике подбежали дети и стали трогать ее такими же холодными и склизкими руками, как у горбуна. Вблизи их лица ничем не напоминали детские — страшные застывшие маски страданий. Пахло от них вовсе не молоком и конфетами, а гнилым болотом. Конечности у них двигались замедленно, словно на плохо смазанных шарнирах. Но Вика знала, что это все-таки бедные дети, погибшие от тяжелой болезни. Поэтому не отдергивала руки.
— Нам нужна мама.
— Ты будешь нашей мамой.
— У меня болит животик.
— Мама, мама!
Вперед выкатилась Генриетта.
— Отстаньте от нее. Она не любит вас. Я буду вам бабушкой. Самой доброй бабушкой на свете. Я знаю много сказок. У меня есть самоходная коляска. Я разрешу вам кататься на ней.
— Постарайся нас вытащить, — шепнула Генриетта. — Прочитай мою красную тетрадь. И помни…
Бабуля не успела договорить. Дети подхватили ее вместе с коляской и утащили в глубину кладбища.
— Нам не нужна плата, — сказал седовласый рыцарь.
Вика хотела поблагодарить его за благородство, но не успела.
— Наш орден всегда боролся с ведьмами, — продолжил рыцарь. — Поэтому мы убьем тебя.
— Она не ведьма! — крикнул Сергей. — Она врач. Лечит детей. Спасла тысячу жизней. Вылечила бы и этих. Они не умерли бы от оспы. Поверьте мне! Возьмите меня. Я мужчина и умею сражаться.
Вика оттолкнула его.
— Не слушайте его! Я ведьма! Забирайте меня.
— Госпитальерам не пристало убивать врача, — сказал рыцарь в шлеме с забралом.
— Многие наши воины не могут собрать костей и встать из могил. Нам нужна свежая кровь, — сказал другой.
Голоса из-под шлемов звучали глухо и страшно.
— Ты готов пожертвовать собой? — спросил седовласый рыцарь.
— Да.
— Нам нужны такие.
— Дорогая, милая, любимая, — шептал Сергей, обнимая Вику. — Ты должна жить. У тебя мама, дети. Ты спасла меня. Ты подарила мне пять лет счастья. Я должен был умереть еще тогда.
— Тебе пора, — сказал рыцарь.
Сергей отодвинулся от нее, но Вика не отпускала, вцепилась в одежду и тянула к себе.
— Нет, нет, — шептала она. — Так неправильно. Не надо.
Рыцари схватили Сергея и исчезли. Вика осталась одна. Со стороны Михайловской дорожки показались люди с фонарями, свет от которых выхватывал жуткие разрушения, оставленные схваткой. Вику увидели. Двое мужчин подбежали к ней. Она стояла в оцепенении, не двигаясь, не реагируя на них.
Она смутно помнила, как ее подхватили и отвели к будке охранника. Там уже стояла машина полиции, потом приехала еще одна и скорая помощь. Вика плохо видела и слышала. На вопросы не отвечала. Да и что она могла рассказать? Кто бы поверил в Карающее дитя и оживших мертвецов? Какими словами объяснить то, что произошло?
Ее отвезли в больницу. Там вправили плечо, обработали раны, наложили несколько швов возле уха, остальную часть пореза скрепили пластырем. Только к утру она пришла в себя. Позвонила адвокату Кириллу Сергеевичу. Он тут же приехал с Максимом. Они потом и улаживали все дела. По окончательной версии следствия, Смоленское кладбище разгромила банда вандалов, избив и захватив случайных свидетелей, а Вика чудом осталась жива.
Две недели она провела дома, перечитывая красную тетрадь Генриетты, книгу Ванессы и родовые манускрипты. Она сверяла записи, переписывала, изучала карты, чертила схемы, рисовала. В запретной комнате перебрала все настойки, много химичила сама. В конце концов, у нее сложился план действий и до краев заполнилась собственная шкатулка.