– И стоила ли эта борьба этого исхода? – ответив вопросом на вопрос, обратилась пожилая женщина к мужчине, который, подойдя к ней, еще минуту назад пытавший ее самыми невообразимыми способами, вмиг ставший еще более древним, чем сама Майа, стариком. Он прилег на возникшей кушетке у самых ног женщины, которая с тяжелым сердцем смотрела на мужчину, что был подключен к системе искусственного дыхания остальными бесконечными трубками, что пронзали руки пациента в больничной палате.
Шансов выкарабкаться из комы и прожить хотя бы еще неделю не оставалось совершенно – это было ясно Майе, как день – ровно, как и то, что ожидать чего-то иного от системных псов Империи, что высосали ее юность, не приходилось. Однако, что печалило ее еще больше – была даже не их жесткость, а сам факт того, что подросшее вместе с ней поколение само заняло места тех самых линчевателей, которых они должны были заменить. Возможно, что сама Майа просто-напросто была настолько слепа, чтобы увидеть и понять, что возможно она – единственная, кто разделяет взгляды на неприкосновенность личной судьбы, тела и свободы.
Что еще более заставляло ее сердце клокотать от ненависти – так это то, что этот самый милый старик, который мог и стать тем спутником, который бы на старости осветил ее своим светом, прямо сейчас находился из-за своего собственного сына в столь плачевном положении.
Как только у него хватило духа поднять свою грязную руку на своего собственного отца, да не просто поднять, но пойти на подобное зверство? Да и к тому же во имя даже не собственных идей и не защиты даже своих интересов? Откуда было столько глупости, столько неконтролируемой ярости, злости, которая выплеснулась наружу, на своих же родителей, от детей?
Майя со своим юношеским революционным запалом не могла и не хотела принимать точку зрения угнетателей: никогда не отступать! Никогда не сдаваться! Даже на допросах! Даже, когда больно! Даже, когда теряешь близких… Даже, когда… – не смогла успокоить себя Майа своими собственными оправданиями, ощутив всю несправедливость, всю подлость того мира, что сам же и сделал ее той, кем она являлась – непримиримым бойцом с режимом, для которой иные цели и увлечения были не более чем помехами и могли сосуществовать в картине мира только благодаря относительной успешности их интеграции в ее основную деятельность. В итоге, вся эта прагматичность, несмотря на десятилетия монолитного противостояния с поползновениями Врага – государства, что пожирало людей, и с которым она, борясь, нещадно отдавала всю себя, в одночасье треснуло, как от резкого перепада температур лопается даже самый прочный материал. Так и ее панцирь из непримиримой позиции бойца дал трещину, сквозь которую, подобно пробоине на корабле, стала набираться вода, что, переполнив судно, прыснула из глаз женщины, оставшейся без защиты перед миром, тем миром, где она хотела бы стать вновь молодой, красивой, и навсегда остаться с таким же вечно молодым и готовым на подвиги мужчиной, который, уже встав с больничной койки, протянул бы ей свою руку, чтобы вместе отправиться в то самое единственное существующее место, где нет никаких бед и невзгод, где всё правильно, где всё такое, каким и должно быть.
105. – И долго нам еще идти к нему? – кокетливо спросила спутница.
– Нет, нет, уже скоро придем, – ответил мужчина, за которым следовала девушка.
– А, ну хорошо, – покачала она головой.
Прошло еще некоторое время, однако, сколько бы времени не проходило, и какие бы образы окружающей местности не сменяли друг друга, казалось, всё оставалось на своих местах, в том числе и двое вечных путников.
– И долго нам еще идти к нему? – вновь ласково переспросила спутница, после чего цикл вновь повторился.
– И долго нам еще идти к нему? – раз за разом вспыхивал вопрос, который в один прекрасный момент всё же сумел слегка напрячь ведущего мужчину. Он уже хотел было развернуться и раздраженно ответить что-то в очередной раз – однако, с удивлением для себя самого, обнаружил, что сам был ведомым всё это время, и что это спутница вела его всё это время за руку, и, с величайшим удивлением, читавшимся в ее глазах, она повернулась к нему загадочно, улыбнувшись, чего с лихвой хватило путнику, чтобы распознать искусные чары и, подивившись ее изобретательности, громко рассмеяться.
Своим громогласным излиянием бескрайней радости и удовлетворения от той игры, в которую он был втянут, спутник буквально обволок свою подругу и медленно опустился с ней в бесконечное пространство их собственных душ, в которое они, слившись в одно целое, укутались с головой.