110. – Это слишком сложно! Ты могла бы объясняться понятнее? – не выдержав, вспылил пассажир.
Ответом послужило лишь молчание, которое стало нарастать протяжным гулом, что будто бы изнутри стал вибрировать в черепушке писателя, а тот в ответ лишь прижал ладони к лицу, надеясь таким нехитрым способом остановить пульсацию, которая была готова разорвать его голову на кусочки.
Вместе с этим неостановимым гулом пришли также и визуальные искажения. Вполне возможно, что это были те паттерны информации, которые сознание наблюдателя при стандартной настройке мозга просто-напросто не замечало. Они подключали необычное свечение на периферии зрения, что, несмотря на свою новоявленность, тем не менее, казалось до боли знакомым эффектом. Оно переливалось оранжево-красно-лиловыми оттенками, переходящими в насыщенно фиолетовый, и в этой же самой рамке восприятия вырисовывалась уже картина обновленного мира, где на темно-зеленом холсте мироздания уже возникали изгибающиеся и привлекательные в своей изящности линии, что стали превращаться в фигуры двух влюбленных. Они, переплетая другу друга, танцевали в жарком ритуале совокупления, дыша друг другом и той миссией, что была возложена на них самой природой, познававшей свой собственный потенциал через их тела, что, слившись в экстазе, дадут новый инструмент для качественно другого познания, новую призму в сменяющемся и вечно трансформирующемся калейдоскопе вечности, внутрь которого уже глядел пытливый взгляд наблюдателя, который уже успел побывать поочередно и мужчиной, и женщиной, и даже развивающимся внутри нее ребенком. Он даже уже успел вырасти, и сам, слившись в своем собственном танце, вновь соскользнул в чрево своей партнерши. Этот процесс продолжался цикл за циклом, без остановки, пока наконец не дошел в своей спиральной петле времени до своего же предка, что отчаянно и даже с остервенением проваливался в лоно Богини во имя тех инстинктов, благодаря которым была возможно какая угодно рефлексия в этом мире.
В этот момент писателя осенило – вот ведь оно! Смысл и сама сущность человеческого существования! Быть лишь мыслью, рефлексией этого бескрайнего мира на самого себя. Как возможность осознавать самого себя, подобно тому самому великому оку, что занимало всё пространство, а потому, просто-напросто, не в состоянии было обратить свое внимание на свои собственные качества, что, в свою очередь, очень ярко проявлялись в уменьшенных копиях универсума.
111. Глядя на них, на их необычайную схожесть и, при этом, одновременно, различие, в пространстве все равно вырисовались два полюса той самой истории, что писалась прямо на глазах восхищенной публики, что сфокусировала свое внимание на двух еще не родившихся двойняшках, которые парили внутри бесконечного блаженства океана их Богини. Они даже сами еще не подозревали, что станут отправной точкой всего последующего повествования, без них не был возможен дальнейший разбег мысли, впрочем, как и без всех остальных частей этого грандиозного часового механизма по имени Творчество.
Что же это значило на самом деле? Что стояло за всеми этими нагромождениями сентенций, действительно что-то стоящее, или же вникающего читателя вновь ждало тотальное разочарование? Ни то, ни другое, как говорили мудрецы древности. Несмотря на то, что открывавшаяся наблюдателю перспектива выходила за все границы каких бы то ни было ожиданий, превращаясь в непоколебимое ощущение совершенной идентичности событий, что, на первый взгляд, не были связаны ни пространством, ни уже, тем более, во времени, юная журналистка Виктория смогла стать свидетельницей, как процесс рождения ее подростковой болезненной любви, которая выродилась в интоксикацию энергофрутками, что разлетались клочьями светящейся кожуры, подобно столько же яркой алой крови туземцев острова Утконоса, расстрелянных своими же собственными государственными охранителями, становился кусочками паззла огромной цельной картины, которую и должна была разглядеть Виктория. Однако, куда бы она ни взглянула – везде натыкалась лишь на саму себя, будто бы весь мир не существовал объективно, но являлся лишь рефлексией ее собственного сознания, где память и само тело были не более, чем инструментами, которые стоило отбросить после проведенных полевых экспериментов по обнаружению самой себя в этом хаосе.
Даже близость с Кевином, что пылал, подобно огню, и являлся физической во всех смыслах частичкой, которую она всегда искала с самого рождения, и который пока, по невыясненным еще обстоятельствам, всё это время был отделенным от нее тысячами миль, казалась теперь не такой уж важной. Она была по сути просто очередным пунктиком в том самом беспредельном опыте самопознания себя, в неостановимом процессе, внутри которого находилась путешественница. Но зачем это всё нужно? Этот вопрос занимал ее больше всего, и прежде, чем ее бы снова выбросило в инкубатор ее души, коим в определенном смысле являлся привычный физический мир, ей было жизненно необходимо постичь то, ради чего мог вновь начаться бег истории, где она вновь, хотя и расставшись со своим беспредельным знанием, всё же снова станет из Богини, матери вселенной, обычной журналисткой Викторией, пусть и которой отведена важная часть в истории, но разве у всех остальных не столь же важные партии в этой игре? Именно потому, что все эти условности не имели ровным счетом никакого значения, она решила заглянуть в самое сокровенное место – точку пересечения судеб и момент ее рождения, чтобы выяснить, с чего же именно всё началось, и что это была за сила, которая привела в движение энергию ее души. Будто бы в ответ на это, окружающее ее пространство вмиг преобразилось в прекраснейшее небо, что встречало рассвет дневной звезды, уже ласкавшей своим теплом планету и тех путешественников, которые вот-вот должны были прибыть в свое последнее путешествие.