113. – Это всё ведь лежало совершенно на поверхности, не так ли, дорогой? – обратилась собеседница к своему пассажиру, что, откинувшись на спинку автомобиля, сотрясался в безостановочным не то рыдании, не то приступе неконтролируемого смеха.
– Так что, ты ведь уже знаешь, что именно тебе нужно… – не успела договорить собеседница, дабы настроить ум своего спутника на нужный лад, поскольку он уже начинал растворяться, нагреваясь и пузырясь в пространстве автомобиля, пока их средство передвижения не слилось окончательно с пеной океанического сознания, которое на поверку оказалось всего лишь истерзанным приемником – мозгом Виктории, который отчаянно боролся за свое право быть вновь тем самым незыблемым источником, и финальной точкой невозврата любых волн восприятия, что обрушивались на пылающее гневом пространство, где велась нешуточная перестрелка, превращающая в пыль стены военного госпиталя, откуда спешно была эвакуирована Виктория, находящаяся теперь вновь в несущемся на всех парах броневике. Внутри машины она различала силуэты не только вооруженных гвардейцев, но и самого несменяемого Императора, который так же, как казалось со стороны, выглядел не лучшим образом и был подключен к какой-то системе энергообеспечения, ровно, как и Кевин, сидящий неподалеку, к которому тоже вели какие-то трубочки. Он, однако же, выглядел куда более адекватным и не только отражающим происходящее вокруг, но гораздо более сконцентрированным непосредственно на чем-то чрезвычайно важном, прямо перед собой. Как оказалось, всё его внимание было сосредоточено непосредственно на ней – на Виктории, чью руку он сжимал всё это время и, хотя и казался находившемся на огромном расстоянии, на самом деле и был той прочной основой, на которой покоилась голова ничего не способной предпринять Виктории.
Ловя на себе проникающий взгляд Кевина, что горел еще ярче красных аварийных огней внутри броневика, Виктория вновь будто бы оказалась внутри этого уютного пространства, в котором она развивалась вместе со своим будущим братом. То ли дело было в аффектах и побочном действии того странного аппарата, то ли здесь присутствовала своя мистическая составляющая, но Виктория знала наверняка, что, несмотря на всё это ощущение тепла и комфорта, это не было регрессией во внутреннее пространство ее матери, которую она никогда не знала, и которая, насколько ей было известно, умерла. Нет, то были искусственные инкубаторы, где уже на ранних стадиях развития эмбрионов они с Кевином были разделены, а впоследствии оказались на двух разных полюсах планеты. Прокручивая эти события, Виктория будто бы вновь отдалялась от текущей картинки восприятия действительности, регрессируя куда-то еще – гораздо глубже, к тому моменту, когда она еще была по сути едина со своим братом в чреве женщины, что ее породила, ощущая, что она вот прямо сейчас, в данный момент, находится, буквально покоится на коленях женщины, что подарила ей жизнь. Вглядываясь в ее лицо, которое она никогда до этого не видела, Виктория всё равно улыбалась и, несмотря ни на что, ощущала, что знала ее очень и очень давно, подобно своей любимой бабушке Элис, которая стала ей родной матерью, и которую с ней связывали самые крепкие узы теплых чувств и воспоминаний. Тем не менее, как это ни парадоксально, всё то же самое она испытывала к той самой женщине, которая участвовала в ее зачатии и свидетелем жизни которой она стала прямо сейчас. Эта женщина, совершенно не стесняясь наблюдательницы, мягко выскользнула из-под головы путешественницы, и уже упала в объятия мужчины, который слился с ней в любовном танце, в лилово-зеленом пламени, которое вспыхнуло, осветив сеть, что распростерлась до самих границ восприятия реальности, в самой своей сути трансформировавшись в гигантский узорчатый цветок, который стал распускаться, и чьи лепестки состояли из миллиардов совокупляющихся тел живых существ, на одном из ответвлений которого вибрировало и тело матери Виктории, которое, светясь ярко-зеленым светом, соединялось с лиловым сиянием отца журналистки, что, в свою очередь, разожгло внутри Виктории огонь лилового-зеленого пламени, что соединило ее непосредственно с этим безумно красивым цветком. В такт его ритму забилось и ее сердце, в мире, где когда-то она родилась, но еще никогда не жила по-настоящему. Вынырнув из этого распустившегося соцветия неведомого космического бутона, Виктория оказалась вновь в душной, но теперь не имеющей никаких абсолютных границ кабине броневика, что-то крича водителю. Она всеми силами пыталась скорректировать путь своего путешествия, которое, в любом случае, пройдет, где ему суждено, ведь журналистка уже знала, в чем заключалась цель ее появления на этот свет и зачем она начала игру в эту жизнь – хотя еще и не могла выразить словами ту простую истину, что открылась ее внутреннему взору.