Путник потряс головой, отгоняя от себя эти вьющиеся сентенции смыслов, в глубине души слегка расстраиваясь из-за того, что все эти не слишком умные, но и отнюдь не глупые мысли сейчас не записывались на жесткий диск его коммуникатора, но исчезали где-то в пространстве вокруг него, не достигая ничьих глаз, и как следствие – ума читателей, реакция которых в принципе была единственной вещью, что имела смысл для писателя, который вновь нырнул в рассуждения о своих собственных возможностях и перспективах, которые, хотя и на данный момент выглядели весьма туманными, тем не менее, в определенной степени как раз таки и являлись обстоятельствами, что заставляли героя с удвоенным усердием браться за виртуальное перо и далее нагромождать конструкции смыслов, которые должны были в итоге сложиться в стройненький мостик, по которому читатель, ведомый незримой рукой творца, пройдет… К чему?
Этого Грегори не знал наверняка, но был уверен, что, видимо, была какая-то цель, задумка у всего естества, в котором он существовал, и найти которую и было единственной стоящей целью и смыслом любого думающего существа. Да и все остальные, не столь разумные с точки зрения человека объекты, тоже явно и скрыто своим внутренним порядком или же эволюцией тянулись к тому самому, заложенному еще в начале времен принципу, что должен был вывести их именно к тому повороту в истории, что, в свою очередь, являлся также не более, чем инструментом в руках жизни, который идеально бы подходил под реализацию их возможностей и раскрыл бы истинную причину их появления на свет в этой форме и качестве.
Продолжая думать подобным образом уже не столько внутри, сколько снаружи, где уже рождался текст, Грегори отвлекся от мыслей о вечеринке, решение о посещении которой было принято задолго до того, как он сам признался себе в этом, оставив место лишь той творческой пустоте, в которой уже выглядывали узоры тех смыслов, которые заставляли покрываться мурашками кожу писателя снова и снова.
122. Ощущая, как волосы на ее голове встали дыбом, Виктория, чувствуя, как бешено стучит ее сердце, чуть попятилась, отдавая себе полный отчет в том, что она больше всего сейчас хотела бы броситься наутек. Однако, ее останавливала неведомая сила, что сковывала тело и, казалось, настолько сильно сжимало ее сердце, что она была не в состоянии даже вздохнуть, и уж, тем более, она не могла совершить и иные, более комплексные действия, которые, казалось, были единственным залогом ее выживания.
И всё же, чего конкретно так успела испугаться взрослая женщина, которая, несмотря на имеющуюся информация о нестабильной обстановке островной периферии, что заканчивалась за пределами столицы, где проводились международные игры, всё же ринулась напролом, надеясь лишь на свою журналистскую удачу и руководствуясь не столько продуманной стратегией, но тем импульсом, который был получен еще в бытность ее университетских годов? Виктория пока что не могла ответить себе на этот вопрос, поскольку, если к ней хоть на секунду вернулось бы столь необходимое для спасения с этой территории здравомыслие, она бы уже давно осознала, интересы какого круга лиц затрагивает тот клубок проблем, в который она решила влезть, чтобы распутать его. Однако, вместо могущественных покровителей этих земель, она столкнулась с Чем-то, куда более страшным, – и это не был страх перед первобытным, практически животным инстинктом убийства военных, которые тут составляли подавляющую часть политической власти, нет, тут было кое-что иное, что-то, сидевшее внутри этого острова, запаянное со всех сторон информационной и природной океанической блокадой, и как будто бы не способное из-за этого просочиться в остальной мир. Это совершенно первобытное чудовищное Нечто, которое казалось теперь Виктории древнее не только самой человеческой расы, но и планеты в целом, распростерлось перед ее существом, заставляя, что самое ужасное, желать той чудовищной социальной несправедливости и насилия власти над народом, свидетелем которых она являлась. Теперь ей это казалось красочными и даже нужными, и полезными драмами, которые выполняли свою главную функцию – заставляли наблюдателя полностью погрузиться в них, отождествив себя с одной из сторон, дабы в этом ожившем спектакле не было и шанса вспомнить о том, что находилось в бездне, распростершейся за пределами этого театра. И, что самое ужасное – она была не пуста, а наполнена чем-то совершенно иным по качеству, превосходящим все представления любого, кто скрылся от нее в своем теплом и удобном мире людских взаимоотношений и проблем, что, множась, просто не оставляли времени на то, чтобы хотя бы задаться вопросом: а что же ожидало каждого жителя, каждого актера этой постановки после того, как смерть сорвет с него маску, что он носил с самого рождения?