148. Рассеявшиеся декорации сцены вновь сменились свободным полетом девушки, которая буквально рыдала в своем падении, не зная, как ей следует поступить – умереть вместе со своими еще не рожденными детьми, или, умерев самой, дать им родиться. Но как могла она сделать это, зная, какие страдания им придется пережить?
На глаза Богини навернулись слезы, однако, несмотря на отчетливое ощущение их реальности, они не выходили наружу. Она просто не могла физически заплакать, и это понимание еще сильнее заставляло ее страдать.
Она видела, как ее родной сын будет умерщвлен в безвестности в джунглях острова, на котором он окажется совершенно случайно, однако эта самая случайность будет уже предопределена в самый первый момент, в ту самую секунду, когда он издаст свой крик. Это было неизбежно, как и то, что с ним расправятся те, кто не захочет, чтобы остался хотя бы один живой свидетель их злодеяний, и которые пойдут на всё, лишь бы стереть его с лица мира.
Так готова ли мать дать жизнь ребенку, зная, сколь трагичный финал будет уготован ему судьбой?
Думая об этом, женщина ощутила и другой толчок – уже от девочки, которая будто бы пыталась ее успокоить, заставить вспомнить, что сама она, мать, уже была мертва, но та самая девочка, еще не родившаяся, сейчас проживает последние минуты жизни своей матери, которая, падая, меньше всего хотела бы лишить радости жизни кого-то из своих детей. Однако Виктория, вспоминая всю свою жизнь и честно признаваясь себе, что по-настоящему чего-то хорошего в ней было не так уж много, искала ответ на вопрос, а была ли она сама рада тому, если бы при падении ее матери плоды детей, из нее извлеченных, в итоге также не смогли бы быть спасены, даже при помощи сверхсовременных инкубаторов?
Виктория рассуждала об этом вслух, вдруг вновь переключившись на другую личность – мужчину, который и придумывал сюжетную канву всей этой трагичной истории, что истово ненавидел себя за то, что не может, просто не имеет права соврать, в первую очередь – самому себе, и рассказать эту историю с неправдоподобно счастливым концом. Ему бы и самому очень хотелось увидеть, вопреки всему, как герои справятся со всеми испытаниями, но его собственные чувства подсказывали, что этого не случится. Падая все дальше, он всё острее, на личностном уровне воспринимал переживания персонажей, которые были столь же реальны, как и он сам. Таким образом, находясь с ними в одной плоскости, он не имел власти над ними, всё, что он мог – это правдиво рассказать о том, что с ними произошло, всему остальному миру, пусть даже он и не захочет слышать о подобных вещах. Тогда, возможно, появится маленький, но всё же шанс того, что подобные трагедии больше никогда не повторятся. Да, этот шанс был невелик, но и что с того? Это стоило того, чтобы пожертвовать собой и своим собственным счастьем, но, в итоге, ради чего?
– Ради того, чтобы все вокруг могли радоваться жизни, а, значит, ради себя самого же, – ответила за него его же устами Виктория, даже не допуская крамольной мысли о том, что уж их-то дети будут когда-либо страдать, вполне возможно искренне заблуждаясь на этом уровне, но сама, собственно, как и Грегори, не понимая еще до конца, насколько буквально стоило воспринимать ее пророческое суждение.
– Но ведь это невозможно, – усмехнулся Грегори, – ты вообще понимаешь в каком я… в
каком мы положении, в каком положении находится сама реальность, и какое место мы в ней занимаем?
– Да, понимаю, – спокойно ответила Виктория.
– И ты, тем не менее, ты хочешь жить?
– Да.
– Зачем?
– Затем, что есть люди, что нуждаются во мне.
– Но ведь твоя мать… Твоя мать не выжила, так хочешь сказать, по твоей логике, ты в ней не нуждалась? Раз она не захотела или не смогла сохранить единственное настоящее, что у нее было?
Виктория замолчала на какой-то момент.
Эта пауза позволила Грегори забыть на несколько секунд о смертельной опасности, ощутив всеми фибрами того, что он мог бы назвать своей душой – коварный триумф своей злорадной радости.
– И ты хочешь сказать, что твоя семья не нуждается в тебе самом? – в ответ лишь проговорила Виктория.
Грегори тут же сам заткнулся, начав бессмысленное возражение, одновременно стерев защитную, в своем роде, ухмылку со своего лица.
– У меня нет семьи… больше – нет.
– Ты в этом уверен?
– Да.
– Но они живы?
– …
– Ответь, они живы?
– Какое это имеет значение? – огрызнулся Грегори.
– Ты сам знаешь, ты ведь меня придумал.
– Вот именно! Так что, я могу сделать с тобой, как с персонажем, что угодно, а вот ты сама – не сможешь никогда вот так просто взять и переписать меня, как какого-то выдуманного героя и… – Грегори ощутил, как по его телу пробежали мурашки, которые буквально обратили в ничто все страхи и переживания о его жене, о детях, о его предательстве, о книгах, об успехе, о том, что он готов в любой момент может разбиться насмерть, черт возьми!