И что же оставалось? Может, еще раз попробовать напасть на этого самодовольного лилового. Но это может привести к тому, что его остановит не Виктория, а прицельный выстрел одного из бойцов, что неустанно следили за ними практически всё время их путешествия, вышибив все его мозги.
– А может… – не успел собраться с мыслями Кевин, как Чаррама вновь, не обращая никакого внимания на него, будто бы никакого сына и не существовало вовсе, обратился к Виктории.
– Ну, что же, моя дорогая, тогда вот он, твой момент истины, – жестом пригласив Викторию к выходу на сцену, – ты ведь знаешь, что нужно делать, не так ли?
– Да, отец, знаю, – спокойно ответила Виктория, слегка опустив глаза и подавшись вперед, и чуть задержавшись, теперь уже из-за Кевина, который крепко схватил ее за руку.
– Всё будет хорошо, – повернувшись к своему родному брату, улыбнулась Виктория.
Кевин стоял, побледнев, всерьез поверив на этот раз, что Виктория действительно приняла его смерть, и то, что она станет новым правителем двух островов.
– Вот и славно, – улыбнулся Чаррама, протягивая свою руку, – пойдем уже! – одновременно с чем прямо за спиной Кевина возникло двое вооруженных людей в масках, с автоматами наперевес.
Виктория, не глядя на Кевина, подалась вперед, гордо подняв голову и, посмотрев в глаза Чаррамы, произнесла: «Позволь только Кевину посмотреть, прошу тебя».
Чаррама недоверчиво сощурился и слегка покосился на Кевина, затем, рассмеявшись, ответил: «Почему бы и нет? Пусть конец его жизни станет запоминающимся!»
Кевин, ощутив, что ему действительно пришел конец, уже не сопротивлялся, и, отпустив Викторию, позволил ей взять под руку Чарраму, с которым она растворилась в ослепительном свете центральной сцены стадиона, что взорвался оглушительными овациями.
173. Вертолет бросало из стороны в сторону, в то время как внутри салона лиловокожая женщина беспрестанно повторяла про себя старые заклинания, которые были унаследованы ею от бабки, что также была убита из-за связей с шаманами, но все-таки успевшая передать кое-какие знания о жизни и устройстве мира свое внучке. Один из ключевых моментов заключался в том, что слово порождало реальность этого мира. Вспоминая эту истину, ее внучка уже со своим ребенком под сердцем молилась за то, чтобы вселенная ответила на ее просьбу, и даже, если бы в этом летающем куске металла погибла она, то хотя бы он остался жив, ее малыш, что нашел бы лучшую жизнь, где угодно, лишь бы не на этом проклятом богами острове.
Мольбы женщины прервались резким падением, и она, взвизгнув, обхватила рукой свой живот, где находилось самое дорогое ей на свете существо, поклявшись защитить его во что бы то ни стало, несмотря ни на что.
***
Приживая к себе этот самый заветный плод, который так долго искал Грегори, он готов был в любой момент разбиться, ощущая, как металлический каркас, что мог хоть как-то спасти его от падения, исчез, предоставив его свободному падению, которое, он знал наверняка, ему не удастся пережить.
Осмелившись направить свой взгляд сквозь плотные потоки воздуха и ветра, которые превратились в танцующие разноцветные потоки энергии, что рисовали узоры прямо перед его глазами, Грегори стал свидетелем того, как разноцветные звезды, которые проглядывали на утреннем небе, сплетались в гигантскую геометрическую сетку, сотканную невидимым шелкопрядом. Грандиозность этого творения настолько захватила фантазию Грегори, что он, позабыв о смертельной опасности, осознал, что уже видел всё это, и не раз в своей жизни, испытывая всплески творческой интуиции, и каждый раз возвращался снова и снова в это место, в этот центр реальности, от которого исходили фантомные струны жизни, той действительности, в которой, как ему казалось и «жил» сам Грегори, хотя, на самом деле, лишь наблюдал даже не свой, но чужой сон.
– И чей же это сон, дорогой?
Грегори отвлекся от звезд и понял, что это не он падал целую бесконечность, но это само небо, казалось, всё отдалялось выше и выше от той поверхности, по которой распростерлось тело писателя.
Переведя взгляд на свою подругу, которую он знал гораздо, гораздо дольше, нежели чем ему казалось, и которую он встретил задолго до посещения квартиры своего друга, которого он так и не дождался, Грегори внимательно следил за переливающимися всеми смыслами чертами лица своей спутницы, которая, казалось, смотрела не на него, а будто бы сквозь, совершенно не замечая писателя.