— Вот, вот, — подхватил Карпов. — А ты бы хотел, чтобы наших пустили, а тех нет. Представляешь, какой крик поднялся бы?
— А если и тех и наших? — робко спросил я.
— На Конференция всякое может быть, — уже с досадой возразил Карпов. — И споры и разногласия. Думаешь, твои западные коллеги будут ждать, когда договорятся? Да они при первой же схватке шум на весь мир поднимут!..
В этом, конечно, был резон.
— Вы сами-то на вчерашнем заседании были? — попробовал я подойти к Карпову, так сказать, с другого конца.
— Нет.
— Что там происходило, не знаете?
— Не знаю.
— Значит, вам ничего, ну совсем ничего не известно?
— Мне известно, — снова хмурясь, ответил Карпов, — что Конференция должна решить будущее Германии. Определить границы Польши. Обеспечить стабильный мир в Европе…
Но об этом я хорошо знал еще из решений Ялтинской конференции.
— Это, Василий Степанович, элементарно, — опасаясь, что мои слова обидят его, все-таки сказал я.
— Но не столь легко достижимо. Что же касается того, что происходило вчера на Конференции… Могу тебе сообщить… Договорились, что министры иностранных дел будут встречаться в первой половине дня и готовить повестку для каждого заседания Конференции. Даже самый осведомленный человек не может заранее сказать, что именно будет обсуждаться завтра, а что послезавтра.
— Но как же мне тогда ориентироваться? — снова впадая в отчаяние, воскликнул я.
— Если будут встречи, на которые допустят корреспондентов, узнаешь об этом в протокольной части советской делегации, — сухо ответил Карпов. — Заходи туда ежедневно с утра. Если же возникнет особая надобность, тебя вызовут.
— Куда?
— К генералу Карпову, Василию Степановичу. Знаешь такого?
— Почему же вы до сих пор…
— До сих пор надобности не было. А когда будет, найдем. Либо здесь, либо в Потсдаме. Ты оборудовал там свой НП?
— Да. Спасибо за помощь.
— Кто у тебя там хозяин?
— Немец один.
— Ясно, что не турок. Человек-то приличный?
— Говорят, что да.
— «Говорят»!.. А сам ты какого мнения о нем?
Сейчас мне меньше всего хотелось говорить о Вольфе и его болтливой супруге. Но Карпов, видимо, нарочно уводил разговор от темы, которая меня волновала. Поэтому я решил ничего не рассказывать ему о Вольфе.
— Он меня мало интересует, — хмуро ответил я. — С немцами мы свои счеты покончили. Девятого мая. Сейчас для меня главное — Конференция.
— Конференция? — переспросил Карпов. — А она, значит, к немцам отношения не имеет?
О господи! Да понимаю я все это!
— Василий Степанович!.. — с невольным упреком начал я.
— Что «Василий Степанович»? — прервал меня Карпов с неожиданно злой усмешкой. — Это мне позволительно было бы так думать. Я солдат, строевой командир. Раз война кончена, значит, я свое дело сделал. Это очень легко так думать: гитлеровскую Германию наказали, за миллионы наших людей отомстили, а теперь хоть трава не расти! Нельзя так рассуждать, Михаил, нельзя! Как тебе может быть безразлично, что сейчас в душе у немцев происходит? Куда, в какую сторону они пойдут? Ведь нам и дальше рядом с ними жить придется!
Карпов говорил с несвойственной ему горячностью.
— Ну чего молчишь? — спросил он.
— Думаю.
— О чем?
— О том, что отходчив русский человек.
— Гитлеру все казалось просто, — пренебрегая моим замечанием, все так же горячо продолжал Карпов, — разгромить Россию, посадить в Кремле своего гауляйтера, надеть ярмо на наших людей, и все тут. Ну, мы ему дали ответ. А теперь другую войну ведем. За души немецкие.Кстати, ты сказал, что с кем — то из англичан сцепился. Из-за чего?
— Из-за того же самого. Почему их в Цецилиенхоф не пускают.
— Переживут, — усмехнулся Карпов и посмотрел на часы.
— Спасибо, Василий Степанович, — с тяжелым вздохом сказал я, вставая.
— Будь здоров. — Карпов протянул мне руку через стол.
В протокольной части советской делегации меня ждали два документа. Первым была телеграмма Лозовского.
КОРРЕСПОНДЕНТУ СОВИНФОРМБЮРО ВОРОНО —
ВУ. В ПОСЛЕДНИЕ ДНИ В ЗАПАДНОЙ ПЕЧАТИ СВЯ —
ЗИ КОНФЕРЕНЦИЕЙ ПОЯВЛЯЕТСЯ МНОГО СТАТЕЙ
АНТИСОВЕТСКОГО ХАРАКТЕРА. СОСРЕДОТОЧЬТЕ
ВНИМАНИЕ НА РАЗОБЛАЧЕНИИ БУРЖУАЗНЫХ
ВЫДУМОК, БУДТО МЫ СТРЕМИМСЯ ПОДЧИНИТЬ
СЕБЕ ВОСТОЧНУЮ ЕВРОПУ. НАША ПОЗИЦИЯ: ДЕ —
МОКРАТИЧЕСКАЯ ДЕМИЛИТАРИЗОВАННАЯ ГЕР —
МАНИЯ И СУВЕРЕННАЯ ПОЛЬША С РАСШИРЕНИ —
ЕМ ЕЕ ГРАНИЦ НА СЕВЕРЕ И ЗАПАДЕ, ПРЕДУ —
СМОТРЕННЫМ В ЯЛТЕ. ДВЕ ВАШИ КОРРЕСПОН —
ДЕНЦИИ ОДОБРЕНЫ И ПЕРЕДАНЫ ЗАПАДНЫМ ТЕ —
ЛЕАГЕНТСТВАМ. ЖЕЛАЕМ УСПЕХА. ЛОЗОВСКИЙ.
Вторым документом было письмо в длинном, узком белом конверте. Из него я узнал, что корреспондент Совинформбюро мистер Воронов в любое удобное для него время — с десяти утра до одиннадцати вечера — приглашается посетить пресс-центр союзников, расположенный в Целлендорфе-Вест.
Вчера, когда мы с Брайтом ехали в «Underground», то проезжали мимо здания, о котором Чарли сказал: «Это наш пресс — центр».
О нем же упоминал Стюарт…
Сунув письмо в карман, я перечитал телеграмму Лозовского. Она звучала тревожно и вместе с тем жестко.
«Много статей антисоветского характера»… С чего бы это?
Может быть, у западных журналистов есть такие сведения о Конференции, которыми не располагает даже Карпов?
Я давно не видел американских и английских газет.
Последний раз просматривал их, когда меня вызывали в Совинформбюро, задолго до окончания войны.
Вернувшись в Москву после Победы, я заходил на Леонтьевский уже, как говорится, проформы ради, зная, что со дня на день демобилизуюсь. Голова была полна планов на будущее, мыслей о Марии. Словом, мне было не до иностранных газет.
Впрочем, читая сообщения Из-за рубежа, печатавшиеся в наших газетах, я, конечно, чувствовал, что западная пресса стала писать о Советском Союзе несколько иначе, чем в дни войны. «Правда», например, ссылалась на выступление турецкого журналиста Ялчина, раздувавшего наши разногласия с Англией на конференции в Сан-Франциско. Упоминался американский военный журнал, пытавшийся запугать своих читателей советской «военной угрозой» — растущей мощью Красной Армии.