— Яволь! — понимающе подмигнув, ответил старшина. — Сейчас проверим, товарищ майор!
— Только поторопись, а то на объект опоздаем.
— В два счета!
Минут через пять старшина вынырнул из развалин и бегом направился к машине…
— Ну что? — нетерпеливо спросил Воронов.
— Был, товарищ майор, завод, да сплыл! — махнул рукой старшина, усаживаясь на свое сиденье.
— Что это значит?
— Лом железный — вот и все, что от завода осталось, — трогая машину, ответил старшина. — Наверное, фугасок десять в него угодило…
Воронов ничего не понимал. В том, что никакого завода здесь нет, он уже не сомневался. Но зачем Вольф обманывал его?
— А вашего фрица я там видел! — весело сообщил старшина. — И еще десятка два фрицев.
— Что же они там делают? — с удивлением спросил Воронов.
— А хрен их знает, товарищ майор, извините за выражение. Железяки разбирают и в кучи сносят. Тряпочкой вытрут — и в кучу! Одним словом, мартышкин труд!
«Может быть, немцы восстанавливают разрушенный завод?» — подумал Воронов. В Берлине уже к концу мая действовало несколько линий метро, вступили в строй железнодорожные станции и речные порты. Правда, всеми этими работами руководило советское командование.
— Послушай, — обратился Воронов к старшине, — наших солдат там не было?
— Ни одного не видел, товарищ майор.
— А немцев, говоришь, сколько?
— Десятка два с половиной, не больше.
— Неужели они такими силами хотят восстановить завод?
— Не могу знать, товарищ майор.
Старшина отвечал, поминутно оглядываясь на Воронова и в то же время следя за дорогой.
«Зачем же все-таки ходит туда этот Вольф? — думал Воронов — Кто ему платит? Кому могла прийти в голову нелепая мысль силами двух десятков человек, без всякой техники восстановить разрушенный до основания завод?..»
Между тем машина пересекла Потсдам. Перед въездом в Бабельсберг ее остановил советский военный патруль.
Доставая свои пропуска, Воронов сразу забыл и о Вольфе и о разрушенном заводе. Все заслонила собой самая главная мысль: сегодня, семнадцатого июля, открывается Конференция!
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
ПЕРВОЕ ЗНАКОМСТВО
Тот день был не похож на все другие. В первой его половине Черчилль поехал в Берлин.
Он обошел то, что осталось от рейхстага, осмотрел развалины новой имперской канцелярии и бункер Гитлера.
Вернувшись в свою резиденцию, Черчилль прошел через пустые комнаты на террасу и, не снимая шляпы, мокрый от нестерпимой жары, в покрытом пылью костюме, грузно опустился в кресло, отмахиваясь от назойливых комаров.
Сойерс принес виски.
Лорд Моран, давно изучивший своего пациента, знал, что после короткого отдыха Черчилль придет в себя.
— Вы не забыли, сэр, — сказал Моран, — что сегодня вам предстоит визит к президенту Трумэну?
— Я никогда ничего не забываю, — раздраженно отозвался Черчилль, продолжая сидеть неподвижно. — Разрушения ужасны, — произнес он после долгого молчания.
Моран наклонил голову в знак согласия — вместе с Кадоганом он уже успел съездить в Берлин.
Сознавая, что Черчиллю необходим отдых и его надо хотя бы на полчаса удержать в кресле, Моран попытался завязать беседу.
— Что произвело на вас наибольшее впечатление? — спросил он.
— Наибольшее впечатление, если хотите знать, на меня произвел плакат, — резко ответил Черчилль.
— Какой плакат, сэр? — с недоумением переспросил Моран.
— Большой плакат в ярко-красной рамке. Он установлен перед рейхстагом. Мне перевели то, что на нем написано. По-русски и по-немецки. Красными буквами.
— Что же на нем написано?
Черчилль закрыл глаза и медленно произнес:
— "ОПЫТ ИСТОРИИ ГОВОРИТ, ЧТО ГИТЛЕРЫ
ПРИХОДЯТ И УХОДЯТ, А НАРОД ГЕРМАНСКИЙ,
А ГОСУДАРСТВО ГЕРМАНСКОЕ — ОСТАЕТСЯ.
СТАЛИН", — Открыв глаза и сощурившись, он спросил: — Как вам это нравится?
— Вы хотите сказать… — начал Моран.
— Я хочу сказать, — прервал его Черчилль, — что Сталин уже открыл свою Потсдамскую конференцию. Притом задолго до ее начала.
Моран с удивлением смотрел на своего пациента.
— Неужели вы не понимаете? Сталин начал войну за души немцев. Заявил, что вопреки американцам не собирается расчленять Германию. Самое же главное, он успокоил немецкий народ, отделив его от Гитлера. Объявил, что не намерен мстить. Как вам нравится этот хитрый византиец?
— До сих пор, — сказал Моран, — насколько я знаю, русские везде писали: "Смерть немецким оккупантам! "
— Вот именно! — воскликнул Черчилль. — Но они никогда не писали: «Смерть немцам!»
— Вы хотите сказать, что Сталин всегда думал о том дне, когда его войска войдут в Германию? Не переоцениваете ли вы его дальновидность, сэр?
— Запомните, Чарльз, — нравоучительно произнес Черчилль, — когда речь идет о русских, всегда опаснее недооценить их, чем переоценить.
Наступило молчание. Черчилль сосредоточенно смотрел на озеро, раскинувшееся неподалеку отсюда. На противоположном берегу виднелись фигуры советских солдат.
Моран понял, что именно на этих солдат пристально глядит сейчас Черчилль.
Как бы очнувшись от своего раздумья, Черчилль вновь обратился к Морану.
— Лейбористы утверждают, — сказал он без всякого перехода, — что я буду иметь большинство в тридцать два голоса. Этого мало. Если преимущество будет столь незначительно, мне придется подать в отставку.
Морану показалось, что Черчилль ждет его возражений, хотя в своих предвыборных речах премьер-министр заявлял, что не потерпит никакой победы на выборах, кроме абсолютной. Теперь его, видимо, устроило бы незначительное большинство голосов.
Но Моран промолчал. В конце концов, он был только врачом, заботившимся о душевном спокойствии своего пациента.
— Забудьте о выборах, сэр, — сказал он. — Считайте, что победа вам обеспечена.
— Там! — Черчилль кивнул головой куда-то в сторону. — А здесь?
… Во второй половине дня Черчилль поехал к Трумэну с визитом вежливости.
Это была первая беседа Трумэна с английским премьер-министром. Около часа президент слушал все то, что Черчилль писал ему в течение последних трех месяцев.
Несколько раз прерывал Черчилля одобрительными замечаниями и, как показалось англичанину, рвался в бой со Сталиным.